Тень мачехи (СИ)

…То, что не уладится, он понял через час — когда ему отзвонился юрист и вывалил всё, что удалось узнать. Демидова — детский врач, владелица городской сети аптек. Была на хорошем счету, но недавно уволилась с работы. Судя по всему, сейчас скрывается — даже родители не знают, где она. Замужем, но муж под арестом — она написала заявление, что он обокрал её, осуществляя мошеннические схемы через аптечную сеть. А сама она недавно вышла из ИВС — там какая-то мутная история с украденным ребенком, но дело заводить не стали из-за недостатка улик. «И ещё у нее какой-то особый вид шизофрении, выдала приступ прямо в камере, — сказал юрист. — Вроде как из-за этого и уволилась потом. Ты бы, Сергей, держался от неё подальше».

С каждым его словом Волегов чувствовал, как вскипает бессильная злость — Наталья, дрянь, как она могла доверить этой женщине их ребёнка? Страх за Вику ширился и рос, словно уродливая опухоль, вытесняющая всё остальное, делающая его больным, старым, смертным…

Накатила слабость, дрогнувшие пальцы выронили смартфон. А перед глазами почему-то встал Горе Горевич — с недобрым взглядом, с вечно лживой маской на добродушно улыбающемся лице. «Да плевать на тебя! — с яростью подумал Сергей. — Лишит он меня чего-то… Да я уже сам себя лишил!»

Решено: он соберет СМИ. Расскажет всё, признается в том, что врал. Объявит награду за поимку Демидовой… Путь ко всем чертям летит политическая карьера — спасибо, наелся досыта! И Анюта — ей нужно все объяснить, ей первой. «Но она только начинает выздоравливать! И этот удар — не подкосит ли он её?» — испугался Волегов. И сильно, сжатыми кулаками ударил себя по лбу: что ж ты натворил, идиот, как теперь разгребать всё это?…

Он до крови закусил губу. Там, в аэропорту, узнав о смерти Натальи, он буквально сбежал — что-то наврал о срочном вызове с работы, юлил, почти не глядя в удивлённые глаза Анюты. Думал, найдёт дочку и спрячет её, чтобы успеть поговорить с женой, как-то подготовить её… Оставил Анюту с Элиной…

Он замер. Элина! Он вцепился в её образ, как в спасительную ниточку. Она ведь почти догадалась тогда, в больнице, почти раскрыла его постыдную ложь — но ничего не сказала дочери! Он попросит прощения за враньё, объяснит ей, на коленях будет умолять стать его союзницей — лишь бы она помогла всё объяснить Анюте…

А если тёща откажется, выступит против него, возненавидит за вранье и подлость? Вдруг Анюта уйдёт? Ведь она уже не зависит от него. Она почти здорова, у нее есть деньги, а, главное — принципы. Его жена презирает мужчин, которые так обходятся со своими родными.

«Если уйдёт — что ж, так мне и надо, — горько подумал Сергей, чувствуя, как нарастает внутри тягостная, гнетущая печаль. — Она теперь имеет полное право отказаться от меня так же, как я отказался от Вики. Но я не могу бросить дочку. Я больше никогда, никогда её не брошу — чего бы мне это не стоило».

23

По дороге из аэропорта Совки заехали в бывший «Дом пионеров», где в этот день репетировала балетная труппа Анюты — его зал был наиболее удобен для артистов с ограничениями по здоровью, потому что там была большая сцена, оборудованная пандусами.

— Я с вами пойду, — заявил Александр Ильич, приглаживая седые волосы. — Тебя, доча, всё-таки подстрахую. Устала же. Не дай Бог, упадёшь.

— Пап, да я отлично себя чувствую! — Анюта чмокнула отца в щёку и озорно глянула на Элину: — Мама, мы же ненадолго, да? Я только своим объявлю, что театр расформировывать не буду. Мне Пётр Тимофеевич звонил, беспокоился. Говорит, слухи разные ходят, наши волнуются.

— Пойдём, — кивнула Элина. И обеспокоено глянула на мужа: — Саша, надень куртку, я тебя умоляю! Недавно ведь твой радикулит лечили!

— А я на Анечку посмотрел — и полностью излечился! — он дурашливо округлил тёмно-карие, как у Анюты, глаза. — Но, если заклинит, тоже сдамся в плен к фрицам.

Они поднялись по широкой лестнице, прошли мимо белых колонн, украшенных по верху лепниной, и проследовали в зал. Анюта давно взяла его в аренду на дневные часы, вклинившись в расписание между бальниками и народным танцем. Репетиции проходили четыре раза в неделю, но пока длилась её германская эпопея, Анюту замещала подруга по балетному училищу — Ольга Чубарь. Вот и сейчас она была на сцене, взволнованно взмахивала тонкими руками и сгибала то вправо, то влево свой тонкий, обтянутый чёрной майкой, стан. Объясняла что-то Петру Тимофеевичу, который сидел в своей инвалидной коляске, держа на коленях блестящий круглый щит. На головах других участников театра блестели островерхие шлемы: шел генеральный прогон переложения «Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях», которое написала Анюта.

— Всем привет! — она махнула рукой, и пошла к сцене, чувствуя, как костыли врезаются под мышки при спуске на очередную ступеньку. Со сцены раздались радостные возгласы:

— Анна Александровна, с возвращением! Ничего себе, на своих двоих! А мы и не сомневались.