Тень мачехи (СИ)

Она поднялась на сцену, чувствуя, как отец поддерживает её сзади. Обняла Ольгу, потянулась губами к щеке слепой пианистки Кати, погладила по голове её собаку Лесси, которая радостно ёрзала рядом с хозяйкой, но не делала даже шагу в сторону от неё.

— А меня, старика? — с деланной обидой сказал Пётр Тимофеевич, протягивая руки. Анюта, отдав один костыль матери, нагнулась к нему, неловко обняв одной рукой, потом к подъехавшим на своих колясках Володе, Таисье Павловне, и Дарье — самой юной участнице их балета. «Её тоже отправлю к Штайнеру, — подумала Анюта. — И вообще, предложу им всем откладывать часть концертных гонораров на лечение в Германии. Спонсоров постараюсь найти, свои гонорары со счета сниму — тогда, может быть, кого-нибудь и удастся на ноги поставить». И, словно в ответ на её мысли, подала голос Олеся Григорьевна, полная дама лет тридцати пяти, у которой тоже были парализованы ноги:

— Что, выздоровели, Анна Александровна? — будто бы в шутку сказала она. — Теперь мы-то, сирые и убогие, не нужны поди?

Насмешка в её глазах скрывала затаённую зависть — душную и гиблую, как болото. Анюта невольно поёжилась под этим взглядом, еще больше сникла, увидев, как Таисья Павловна и Пётр Тимофеевич отвели глаза. Но тут же выпрямила плечи и твёрдо сказала:

— Я знаю, что в нашем коллективе — я подчеркиваю, в нашем! — ходят слухи о расформировании труппы. Спешу заверить: этого даже в планах нет. Административные вопросы по-прежнему решает Элина Викторовна Совка, а хореографией до моего возвращения будет заниматься Ольга. Пожалуйста, не волнуйтесь, помните о графике выступлений и гастролей. А я после восстановления, может быть, вернусь в труппу. И ещё…

Она заговорила о клинике Штайнера и о том, что доходы от концертов можно пустить на лечение.

— А наша-то — молодец, не растерялась перед этой крыской, — шепнул Элине Александр Ильич. Та хмуро кивнула: что ж, не от всех людей можно ждать благородства. В сумочке запищал телефон, и Совка, смущенно извинившись, сошла со сцены в зал. Вытащила трубку и замерла, глядя на экран с тревожным предчувствием. Звонил Сергей.

— Мама, скажите, Анюта рядом? — у него был совсем чужой голос, какой-то надтреснутый, непривычно виноватый. — Не надо, чтобы она слышала. Мне очень нужна ваша помощь. Именно ваша.

Совка невольно оглянулась:

— Серёжа, Анюта на сцене, — вздохнула она. — Мы заехали в театр. Что у тебя случилось? Только в этот раз говори честно, пожалуйста. Я знаю, почему ты сбежал от нас в аэропорту. И знаю, что в этой газете. Всё-таки эта Наталья была твоей любовницей?

— Всё не так! — запальчиво выкрикнул он. — У нас только один раз… Я имени-то её потом не помнил… Просто понимаете — после этого родилась Вика.

Элина скривилась, как от боли. Он вёл себя сейчас, как напуганный мальчишка — и каким контрастом это было с тем, надменным и обозлённым Волеговым, который твердил ей в больнице: «Это не мой ребёнок!» А ведь она просила: признайся, не надо обманывать. Заврался. Запутался ещё тогда — только не сумел этого понять.

— Что ты от меня хочешь? — грустно спросила она.

— Моя дочь пропала, — торопливо ответил Волегов, — я хочу найти её и забрать, признаться во всём Анюте. Но боюсь, что ей станет хуже, она ведь только после лечения. Я очень её люблю, вы же знаете! И дочку люблю очень, но она… она в опасности, понимаете? Думаю, её забрала женщина, которую однажды уже обвиняли в киднеппинге. И у этой женщины… она психически нездорова.

Сергей частил, глотая окончания слов, и Элина вдруг поняла — да он же болен от страха. Он в панике. И значит… он не такой уж подлец, если так сильно переживает за дочь? Так же сильно, как она всё это время переживала за Анюту.

— Серёжа, я рада, что ты хотя бы сейчас подумал о жене, — выдохнула Элина, чувствуя, как камень, давящий на грудь, становится чуть легче. — Я, если честно, очень боялась, что ты её бросишь.

— Я? Анюту? — он был настолько обескуражен, что Совка даже устыдилась: как вообще могла подумать, что он предаст жену? «Да потому что изменил, а это — уже предательство! — ответила она себе. — Хотя… Анюта столько лет была в инвалидном кресле. А он молодой здоровый мужик, ну что с него взять?»

— Я никогда не брошу её, — печально сказал Волегов. — Никогда — если только она сама не велит мне уйти.

И Элине стало жаль его. Так жаль — как родного сына: заблудшего, искалечившего свою судьбу, но всё-таки любимого несмотря не на что.

— Так, Серёжа, соберись! — сказала она. И невольно отметила, что говорит с ним тем же тоном, как когда-то говорила с дочерью в редкие моменты её слабости: когда убеждала не сдаваться, идти дальше к своей цели. Подумав, она продолжила: — Серёжа, всё поправимо. Очень надеюсь, что твоя дочка найдётся. Я не знаю, как мы это всё объясним Анюте и Саше — с ним, я думаю, у тебя будет отдельный разговор. Но ты, пожалуйста, не опускай рук. Возвращайся домой. Я попытаюсь подготовить семью, но объясниться тебе придётся. А потом, надеюсь, мы вместе что-нибудь придумаем. В конце концов, ребёнок ни в чём не виноват.