Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

«Я велел себя посадить в дилижанс и везти в Италию. Добравшись до Триэста, я себя почувствовал лучше. Дорога, мое единственное лекарство…»[1568], – писал Гоголь Михаилу Погодину.

Когда Николай Васильевич начал подолгу жить в Европе, противопоставление юга и севера неожиданно повторилось. Теперь уже нелюбимым севером оказались Германия и Швейцария, занявшие место Великороссии. А Италия стала как будто улучшенной версией Малороссии. В Италии зима много лучше петербургского лета, вместо елей там растут кипарисы, и даже зимой, утверждал Гоголь, можно не топить печку. Горы в Германии и Швейцарии теперь кажутся Гоголю серыми, а не голубыми, как прежде. А сама Европа по сравнению с Италией «всё равно, что день пасмурный в сравнении с днем солнечным»[1569]. «…кто был в Италии, тот скажи “прощай” другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю»[1570], – писал Гоголь генеральше Варваре Осиповне Балабиной, матери своей ученицы Марьи Петровны.

Впервые в Италию Гоголь приехал из Швейцарии, где, как ему показалось, было очень холодно. Женеву он сравнивал то с Тобольском, то с Иркутском.

Он пишет Жуковскому: «…мне кажется, как будто я был в Олонецкой губернии и слышал медвежее дыхание северного океана»[1571]. Заметим, Николай Васильевич не бывал в Олонецкой губернии (что на северо-западе России, невдалеке от Финляндии), никогда не жил в Сибири, об Иркутске и Тобольске знал только понаслышке.

В гоголевское время еще не было единой Италии. Юг занимало Неаполитанское королевство, север был разделен между несколькими государствами. Только на северо-западе, в Пьемонте, правила Савойская династия, считавшаяся итальянской, национальной. Власть в Ломбардии и Венето принадлежала австрийцам. Тосканой управлял великий герцог Леопольд, австрийский немец, женатый на немке из Саксонии (Марии Анне Саксонской), а государственный флаг Тосканы почти не отличался от австрийского. Моденой правил герцог Франческо, сын Фердинанда Австрийского. Мария-Луиза, вдова Наполеона Бонапарта и дочь австрийского императора, управляла Пармой. Центр Италии занимала папская область – государство, где папа Римский был не только духовным, но и светским владыкой.

Если бы историки следили лишь за хроникой политических событий, не принимая во внимание повседневную жизнь человека, то времена гоголевской Италии (1837–1847) могли показаться им неспокойными. Тайные общества карбонариев, «Молодая Италия» Джузеппе Мадзини, волнения начала 1830-х, заставившие Австрию направить в Италию армию фельдмаршала Радецкого… Мир кажется тревожным, впереди взрыв революции 1848 года.

Но в письмах Гоголя мы не найдем и следа политических страстей, как не найдем и следа австрийского владычества. Гоголь нашел в Италии жизнь, как будто далекую от мировых потрясений. Он радовался, что продавцы не норовят всучить ему газету, в тратториях не говорят о политике. Зато улицы его любимого Рима, как писал Николай Васильевич, усеяны монахами и аббатами, будто маком. «Блюда все особенные, все на старинный манер. Везде доселе виделась мне картина изменений. Здесь всё остановилось на одном месте и далее нейдет»[1572].

Гоголь как будто путешествовал не по разделенной государственными границами стране, а по современному Евросоюзу, где границы более или менее условны. Переезжая из Турина во Флоренцию, из Флоренции – в Рим, из Рима, через Болонью, в Верону или Венецию – он даже не упоминал о границах, таможнях, чиновниках, которые так мешают человеку путешествовать.

Между тем путешествие по Италии того времени было занятием небезопасным. Погодина в 1839 году по дороге в Рим сопровождали карабинеры[1573]. На дороге из Рима во Флоренцию Смирновой-Россет предложили взять «двух провожатых с заряженными ружьями и пистолетами»[1574]. Когда недалеко от Остии к Смирновой и ее спутницам подъехал «кавалер в круглой шляпе, в плаще», она уже была готова крикнуть: «Возьмите всё, но пощадите нас». Тревога, впрочем, оказалась ложной.

Еще тревожнее было в южной Италии. Дорога от Рима до Неаполя была столь опасной, что не помогали и вооруженные охранники: «…сии господа, следуя им свойственному влечению, при первом шуме убегают что есть мочи и прячутся куда могут», – писал Алексей Константинович Толстой. Разбойники тем временем кричали несчастным путешественникам: Face a terra! («Лицом к земле!») – и обыскивали их, угрожая ножом или заряженным ружьем. При попытке сопротивления – убивали. Если удавалось захватить знатного и состоятельного путешественника, то его брали в заложники, требовали за него большой выкуп: «Если разбойники не получают в назначенное время условленной платы, то они отрубливают у пленного уши, руку или ногу и отсылают её к тем, к которым они принадлежат»[1575]. Если и это не помогало, пленника убивали.