Тень правителей

— Я, конечно, пирамиды не строил, — сказал я. — Да и вообще мало где был. Но по телевизору смотрел как-то фильм про этих, с острова Пасхи. Фантастика, конечно, как они свои многотонные каменюки ворочали. И главное зачем? Сколько их там было, этих аборигенов несчастных. Я понимаю, в Китае миллионы рабов Стену строили. А здесь-то? Объясните, господин профессор!

— Они просто знали, зачем это делают, — сказал Николай. — И поэтому делали. Когда известен ответ, вопросов не задают.

— Что-то непонятно мне, — сказал я. — Ты по-русски объясни, по-человечески.

— А может ты предпочитаешь латынь или ахейский, — улыбнулся Николай. — Знания древних были цельными, не делились на отдельные науки, и поэтому они видели процесс одновременно во всем объеме. Научно-технический прогресс по сути является разбитым зеркалом, осколки которого предельно искажают действительность. Первым это зафиксировал как данность Аристотель, закончил Картензий.

— Короче, сука этот Аристотель, — сказал я. — С него, гада, атомная бомба началась.

Кто такой Картензий я, честно говоря, не знал.

— Я ценю тво……ё чувство юмора, — сказал Николай. — Но, к сожаленью, движенья миров во вселенной нечувствительны к человеческим эмоциям. И потому улыбка Шивы в индуистских храмах скорей грустная, чем оптимистичная.

— Не был, — сказал я. — Но буду. Поднакоплю деньжат и поеду с семьёй в Гоа.

— Впрочем, нам пора перейти на сладенькое, — Николай достал из ящика очередную бутылку. — «Beherovka», отменная травяная настойка. Благотворно влияет на желудочно-кишечный тракт, как утверждал её изобретатель чешский доктор Бехер. И которую, как гласит надпись, видимо специально для русских туристов, в одной гостинице в Карловых Варах, следует пить рюмку до обеда и рюмку после обеда, а не бутылку вместо обеда. Но мы не поверим гостиничным работникам, и будем честно шмалить всю бутылку.

«Beherovka» подействовала мягко и взбадривающе. Я решил сменить тему, хотя бы для того, чтобы понять, куда я, собственно, попал.

— Один живёшь? — спросил я.

— Один, — сказал Николай. — Жену убил и съел. Нет, закопал в саду. — Николай сделал страшное лицо. — Хочешь, покажу место?

«Да! Совсем плохо у дяденьки с юмором», — подумал я.

— Тоскливо, наверное, одному на таком пространстве жить?

— Тоскливо бывает вообще жить, — сказал Николай. — Пространство здесь ни причём, чистой воды самообман. Лично мне не тоскливо. Скажу больше, эти стены защищают моё ego от убогости жизни.

— Если тебе наша жизнь такая убогая, продай дом и живи во Франции. Или на Пелопоннесе. — Настойка пробудила во мне патриота. Про Пелопоннес я, правда, сказал так, ради красного словца: бухгалтерша из нашей конторы ездила туда в отпуск и показывала фотографии — красота необыкновенная!

— Римские императоры эпохи упадка одно время взяли моду менять столицы. Нерон постоянно жил в Остии, на берегу Тирренского моря. Другие держали двор в Медиалануме, нынешний Милан. Константин вообще перебрался через Босфор в Византий, переименовав его в свою честь. Вечный город в эти века превратился почти что в периферию. Но не помогло.

— Не помогло от чего? — спросил я.

— От неизбежности наступления варваров, которые в осколках вышеупомянутого зеркала уже видели себя властителями всего обитаемого мира. Каковыми и стали, пройдя мучительным тёмным путем, освещённым кострами инквизиции и озвученным воплями негров на хлопковых плантациях в Новом Свете.

— Мне искренне жаль древних римлян, — сказал я, понимая, что уже мертвецки пьян. — Но если поминать, то по русскому обычаю — водкой.

— Ты прав, — сказал Николай, сходил на кухню и принес оттуда два гранёных стакана с водкой. Мы встали.

— Я пью, — голос Николая был строгим и трезвым. — За величайшую цивилизацию, когда-либо существовавшую на европейском континенте. В значительной степени наши законы, наши развлечения, наш индустриальный подход к освоению природы, наша политика и вообще вся наша дурь — их наследие. Плохо понятое и в основных постулатах по-обезьяньи скопированное, но не переставшее быть великим.

— И я того же мнения, — хотел с пионерским задором добавить я, но строгость поминального тоста остановила меня. Да и сам вид Николая смутно напомнил мне портрет какого-то Гракха из школьного учебника по истории.

— Пьём до дна! — сказал Николай.

Я выпил и рухнул в кресло: — Слушай, я следующую пропущу! Ну, ты и пить, точно профессор!

Николай налил себе из какой-то очередной бутылки: — Авиценна писал, что когда мысли становятся вязкими, следует выпить кубок чистого вина. Просто у каждого свой кубок.

Я скользил в невесомой теплоте по волнам эфира и сквозь разреженный воздух внимал речи Николая.