Тень Серафима

Видит Изначальный, отважившись когда-то на превращение, Карл и не предполагал, что оно столь сильно изменит его природу. Долгие годы минули с тех пор. Как же самоуверен он был, как беззаветно убежден в силе и твердости своей воли! Он рассчитывал приобрести чужеродную силу, но остаться человеком.

Он ошибался.

Вторая сущность решительно вошла в его жизнь, пробравшись до мозга костей, и прочно укоренилась в сознании. В отличие от большинства людей, имеющих весьма поверхностные представления об оборотнях, Карл проник в самую суть их сложного амбивалентного мировосприятия. Оборотни не были зверями, на время становящимися людьми, так же как не были они и людьми, способными перекидываться в хищников. Целями их превращений никак не могли считаться притворство или простая маскировка.

Эти создания обладали уникальной природой, расщепляясь и существуя одновременно в совершенно разных, но естественных для себя ипостасях. Оборотни жили словно бы сразу в двух телах, каждое из которых было родным и любимым, каждое из которых было носителем неотъемлемой части «я». Они могли находиться в любом из них сколь угодно долго, так как не испытывали жесткой необходимости перекидываться. Однако нелюдь, длительное время живущий только в одной ипостаси, мало-помалу впадал в психически угнетенное состояние и начинал ощущать себя неполноценным.

Потому-то, когда лорд Эдвард придумал лишить Карла возможности обращаться волком, тот почувствовал, будто у него отрезали половину сердца. Пережить изощренную пытку было тяжело, но день за днем Карл упрямо цеплялся за жизнь, обещал самому себе, что выдержит – и окажется в конце концов на свободе. И сдержал данное себе слово.

Наконец поднявшись, Карл замер на самой последней ступени. Сверху вниз глядя на ассиметричные изломы длинной винтовой лестницы, он откровенно упивался дивным видом. Глаз отдыхал, внимая красоте. О, как истосковался он по красоте за долгие годы созерцания одних только унылых стен темницы!..

До сих пор Карл не давал себе отчет, как невыносимы были эти годы.

Архитектурная конструкция казалась совсем невесомой, словно вихрь, застывший в полете. Было в этом что-то завораживающее – смотреть вниз, бесконечно, до головокружения, до погружения в гипнотический транс. Под таким углом белоснежная лестница с ажурными алыми перилами напоминала гербовую лилию Ледума, изысканную, раскрывшуюся навстречу солнечным лучам. Не только интересно, но и очень практично: винтовые лестницы позволяли значительно экономить пространство и сооружать высокие узкие башни, которыми так славился Магистериум.

Карл зажмурил глаза: где-то глубоко в груди заныли давно не поющие струны. Оборотня охватило необычное чувство, подобное тому, когда тревожит старая рана, которая давным-давно затянулась. Или когда напоминает о себе потерянная в бою конечность. Это ощущение невозможно унять, поскольку болит то, что больше болеть не может.

В огромном помещении Магистериума, со всеми его длинными коридорами и высокими потолками, с просторными террасами, вдруг стало нечем дышать. Острое, щемящее желание перенестись в прошлое, к исчезнувшим навсегда простым радостям, заставило слезы навернуться на сухих от бессонницы глазах. Возвратиться к безвозвратно ушедшим людям, к потерянному ощущению внутренней целостности… к самой атмосфере тех лет… если бы только это было возможно.

Карл сгорбился и отступил от перил, избегая опасной и в то же время манящей высоты. Покачнувшись, прижался спиной к прохладной стене, давая волю тоскливым переживаниям. Не думал он, что возвращение окажется столь болезненным, почти нестерпимым. Так долго запрещал он себе надежды и право на память, избегая безумия, и вот теперь… Безудержно, валом хлынули воспоминания, сметая на своем пути серые преграды запретов и ужас безвременья, горечь безликих лет заключения.

Незваная, это пришла ностальгия. Страшное чувство, когда вчера кажется лучше, чем сегодня или даже завтра. Когда в языке остается только прошедшее время.

Когда-то они учились здесь вместе: он, Мелтон и инфант Эдуард, сын проклятого Алмазного лорда, названный в честь отца. И, конечно же, несравненная Лидия. Всех четверых связывали странные чувства, которые для простоты можно назвать близкой дружбой, хотя крылась в них изрядная примесь и ревности, и юношеского соперничества. Они были смелы, умны и талантливы, но больше остальных, конечно, блистал Мелтон.