Тень Серафима

Холодные ослепительно-белые камеры безо всякой мебели, где освещение днем и ночью поддерживают магические источники, казались Винсенту очень элегантными. Однако заключенные не разделяли его взглядов: в стерильной белизне очень быстро развивались психические расстройства, угнетенное состояние сознания. В первую очередь их использовали, чтобы надломить душевное здоровье тех, чей дух крепок.

В противоположность белым существовали сырые и теплые черные камеры, в чьей кромешной тьме легко развивались не только различные фобии, в особенности страх замкнутых пространств, но и туберкулез и тюремный тиф. Они позволяли в кратчайшие сроки надорвать здоровье физическое, что лишало сил к сопротивлению людей слабых.

Вот где оба ювелира быстро развязали бы языки!

Рицианум, подземное учреждение особой службы, не считался тюрьмой в обыкновенном смысле слова. Заключенные не проводили там много времени – только пока выяснялись обстоятельства дела. После расследования фигурантов немедленно освобождали из-под стражи, но свободы им было не видать.

Иногда несчастных уводили на казнь, чаще – на каторжные исправительные работы на благо общества. Если же подозреваемый был полностью оправдан (что случалось довольно редко), его направляли на принудительное психиатрическое лечение, которое требовалось всем без исключения посетителям Рицианума.

Побывать здесь однажды означало никогда не вернуться к прежней, нормальной жизни.

Однако, с легкой досадой припомнил Винсент, за все эти годы выискался единственный человек, чья жизнь после посещения Рицианума не покатилась под откос, даже, напротив, пошла в гору. Профессор Мелтон, несколько лет назад назначенный главой Магистериума, провел в подземелье всего несколько часов и по личному распоряжению лорда Эдварда был отпущен.

Ученого не подвергли никакому преследованию или репрессиям – и это несмотря на то, что вину его доказали и получили признание в измене, аккуратно подшитое к делу вместе с прочими протоколами допросов! Оно хранится до сих пор. Винсент хорошо помнил тот давний, блестяще раскрытый им на заре карьеры заговор, который возглавлял сын лорда Эдварда, впоследствии казненный. Без ложной скромности, особая служба сработала тогда великолепно!

Мыслимо ли такое, что нынешнее расследование правитель поручил сразу двум службам, так как ни одной из них не доверяет полностью? Как можно не доверять Кристоферу, этому легкомысленному надушенному франту, Винсент вполне понимал. Казалось, разбуди Кристофера посреди ночи, и губы его немедленно сложатся в небрежную полуулыбку, а в глазах застынет безупречная, чуть надменная лень высокорожденного аристократа.

Этому выражению невозможно научиться или же подделать, как и осанку и другие манеры, сразу выдававшие породу. Привлекавшую внимание многих красоту Кристофера нельзя было назвать слащавой, равно как и мужественной. Скорее то была гармоничная, эстетически выверенная красота античных статуй. Винсент механически отметил ее про себя как особую примету, нуждающуюся в упоминании в личном деле, не более. Кто-то любил мужчин, кто-то женщин, кто-то – и тех, и других. Канцлер же оставался равнодушен ко всем без исключения живым существам. Искреннюю привязанность он питал не к людям, этим несовершенным созданиям, а к цифрам и функциям. И к логическим выкладкам, конечно же.

Итак, недоверие Кристоферу вполне объяснимо, но как можно сомневаться в нем, доказавшем свою преданность годами безупречной службы? Или же лорд Эдвард рассчитывает, что сотрудничество приведет ко всеобщей выгоде?