Тень стрелы

«Кто кому верен в этой жизни, Иуда? Вот Катя. Она – верна тебе? Если она своему мужу была неверна, как ты можешь ручаться, что тебе она верна обязательно будет? Женщина – не ониксовая Белая Тара. Она – живая. Она ляжет под любого, кто поманит ее и обольстит. Но тогда все женщины – шлюхи? И Катя – тоже? И чем она отличается от Машки, всю жизнь продававшейся направо и налево? И чем она отличается от тебя? От самого тебя, продавшегося – и предавшего?!»

«А и кто ты такой, офицери-и-и-ик?! – взвопила Машка и уронила наземь коромысло. – Наше вам… с кисточкой!..» Он смотрел на нее сверху вниз, не слезая с коня. Она корчила ему рожи. «А, нашенский, по форме – нашенский, не красная собака!.. А может, ты переодетый красненький?.. Может, мальчик, ты шпиончик, ха-ха-ха-а-а-а!..» Он оборвал ее пьяный смех, похожий на икоту: «Тихо. Подойди ближе. Слушай меня. Я – Семенов. Я Иуда. Поняла?» Машка качнулась вперед и схватилась руками за его стремя, за сапог, чуть не уткнувшись пьяной размалеванной рожей в потный вздымающийся бок коня. «А… что… Иуда… Михалы-ы-ыч…» – «Тихо, говорю тебе. Я здесь. Я буду здесь, в армии барона, служить под другим именем. Быстро говори, пока к нам не подошли, что нового? Ничего не произошло за это время серьезного? Как Унгерн? Есть ли ему подмога от частей Белой Гвардии, идущих к Урге? Кто приезжал в ставку? Как настроение барона? Вообще, что здесь и как? Говори быстро и четко. Иначе я тебя, курва, пристрелю». Он положил пальцы на кобуру. Машка всхлипнула и вздернула лицо. Война войной, а она успевала малеваться каждый Божий день, и ее щеки походили на две разрезанных свеклины. «Ох, Иуда Михалы-ыч… а что говорить-то?.. Вы и так все… – она утерла нос ладонью, – сами лучше меня знаете. Однако тут я узнала… Узна-а-ала…»

Похоже, она больше притворялась, что она пьяна, играла, нарочно качалась, как маятник. Иуда наклонился с коня вниз, приблизил к ней лицо. Конь под ним нетерпеливо переступил. «Что узнала? Не тяни». Машка зашептала торопливо, быстро-быстро, глотая слова, некрасиво втягивая слюну, блестя зубами и белками глаз: «Барон-то, барон-то наш… на золоте сидит!.. На сундуках золота, прости Господи!.. Вот истинный крест!.. У него в юрте… в ящиках… в сундуках старых… все бечевами перевязано, да я бечеву развязала, я… крышку откинула, я сама, сама видела… золото как новенькое блестит… Как сейчас с Монетного двора… Иуда Михалыч, да что ж это… оказывается, барон-то – богач несусветный, а все прибедняется, все брешет, что ему не на что винтовок да пулеметов для армии закупить… У, сволочь… Вы золотишко, золотишко-то это сами, сами прощупайте!.. А то ведь, сами понимаете, уплывет!.. а вы себе, себе приберите… Сундуки тяжелые, трудно перевезти, ну да, лошадей много надо… так – одна, две лошади – не потянут… Да и для этого, Михалыч, тебе что, придется Унгерна – уби-и-ить, что ли?!..» Он оборвал ее: «Прекрати. Только два слова. Какое золото. Где?» Она, внезапно став совершенно трезвой, напуганной, словно ей показали из-за его плеча скелет, закутанный в саван, отчеканила: «В его юрте. Ящиков десять, друг на друге стоят. И три больших кованых сундука».

И, обнимая Катю в постели, налегая на нее губами, грудью, лбом, охватывая ее ногами, руками, источавшими неутоленную тоску почти последней ласки, он тихо шептал ей на ухо: Катя, Катичка, а скажи, детка, скажи мне, говорил ли тебе когда-нибудь Трифон о том, что барон повсюду возит с собой… ну, что он возит с собою… Она то испуганно переспрашивала, что, что возит?.. – то сердито отталкивала его кулачками: зачем ты – мне – здесь – сейчас – когда мы вдвоем – о Трифоне!.. замолчи!.. – то смеялась: ха-ха-ха, он много чего возит с собой!.. И колоду засаленных карт, и мандалы, и медное Распятие, и карты Азиатской Суши и азийских Южных Морей, и настоящий перстень с сапфиром – он сказал ей, что из Индии, она видела его у него на пальце… и костяные желтые японские нэцкэ на шнурках, и мешочек из кожи неродившегося теленка с горсткой китайских нефритов внутри… и черт-те что!.. наш барон – любитель красивых таинственных штучек!.. жаль, он не родился женщиной… ничего, если следовать Будде, его душа еще должна переродиться тысячу раз, и, может, когда-нибудь он станет женщиной!.. – а что тебя, тебя-то что интересует у барона?.. зачем ты меня спрашиваешь об этом, может, я его больше никогда не увижу!.. – и он, нахмурясь, спрашивал очень тихо, неслышно: а когда ты у него в командирской юрте бывала, ты там не видела сундуки такие?.. ящики… большие, вместительные… Ты не спрашивала его, что там внутри?..