Тень стрелы

И она хохотала и дергала голым плечом, и он в это время покрывал мелкими поцелуями ее нежную, лебяжье выгнутую шею: а, сундуки, ну да, барон молчал про них, а Трифон мне говорил, проболтался однажды… он слишком много знал, Трифон… чересчур много… ну, да ведь он был правая рука барона, так я поняла… Он говорил, что там – золото! Ну да, золото!.. Настоящее, старое, незапамятных веков, драгоценное красное и лунное золото, сокровища Царского Зимнего дворца, драгоценности подземелий Кремля… и еще – золото этой древней земли… ее раскосых древних царей… золотые изделия Чингизидов, династии Тан, династии Цинь… Он говорил: Унгерн хитрый пес!.. он возит их везде и всюду за собой… он не расстается с ними никогда, даже если для перевозки сокровищ ему приходится покупать лишних лошадей, ладить лишние телеги, откручивать колеса от тачанок… чтобы только везти вдаль, вперед, за собой свои золотые цацки…

Он зарывался носом в ее распущенные по подушке волосы. Почему твои волосы пахнут свежескошенным сеном, родная?.. Ты вся – глубокое озеро, и я в тебе тону. Я хочу на солнечное озеро, на отлогий берег, поросший ромашками и полевыми гвоздиками, и сесть в смоленую лодку, и погрузить в маслянистую воду весла, и оттолкнуться веслом от песчаной отмели. И будем плыть, и ты будешь сидеть на носу лодки, в белом кружевном платье с открытой солнцу грудью, в широкополой соломенной шляпе, под белым марлевым зонтиком, и смеяться, и удочкой дергать золотых карасей… а может, просто сидеть и молчать, и глядеть на меня. А я буду плыть среди лилий и глядеть на тебя. Господи, моя родная, неужели это будет когда-нибудь? Или все время, всю жизнь будут стоны, взрывы, кровь, слезы, звон копыт, грохот авто, пыль руин, свист пуль, стрекот пулеметов, зарева площадных и степных диких костров?! Зачем мне знать про золото Унгерна, про все золото мира, если ты, мое ненаглядное золото, лежишь и целуешь меня, и плачешь от радости рядом со мной?

Племянник царя

Я хочу, как Будда, не знать страха и страдания,

Но мне страшно, и я страдаю.

Санскритская мантра

Ламы столпились вокруг разожженного в ночи костра. Осень уже переходила в зиму, и с севера по небу напористый, выдувающий душу насквозь ветер гнал низкие, ватно-клубящиеся серые тучи, а то и угрюмо-синие – снеговые. Холод жег снаружи, боль жгла изнутри.

Быть может, в последний раз, перед отчаянными последними выступлениями, барон Унгерн фон Штернберг собрал святых лам, чтобы послушать их мудрости и предсказания. А может быть, и не в последний. Теперь ему все казалось последним. Последние звезды. Последние патроны. Последние пулеметы. Последние предатели. Последняя осень. Последняя зима.

Но, хвала Будде, слава Господу Христу, троекратное «ура» всем богам и докшитам, всем духам и бурханам, – люди из Дивизии перестали исчезать. Хотя бы на время – перестали.

Старики и молодые, жующие губами и остро, зверино блестевшие юными глазами – все ламы, стоя кругом возле огня, склонив головы, молчали. Они молчали так долго, что Унгерн забеспокоился. Он хмыкнул, утер рот ладонью, быстро, исподлобья, оглядел всех святых отцов. Пламя взвивалось, улетало длинными искрами во тьму. Он поежился. На нем не было ни тырлыка, ни шинели, ни кителя – он стоял на ночном ветру в одной бессменной шелковой курме, накинутой на гимнастерку. «Пойдет снег. Сегодня ночью пойдет снег».

– Ну и что? – резко, несдержанно спросил он, вскинув по-птичьи подбородок. – Что молчите? Или огонь плох? Не погружает в иное пространство?

– Огонь не плох, – тихо произнес лама в темно-синем дэли, стоявший ближе всех к костру. – Разве огонь когда-нибудь может быть плох? Что ты хочешь узнать, досточтимый цин-ван?

– Куда мне идти? – Голос генерала был резок и шершав, как наждак. – Куда вести мое войско? Я в тупике. Красные взяли меня в кольцо. Может, я был неправ в строительстве своей жизни, когда считал, что самое священное дело в мире – война? И, считал я, это мое дело? Первое мое дело на земле?

– Тот, кто идет своим путем Дао, тот и прав, – так же тихо ответил Доржи. – Я гляжу в огонь, цин-ван. Я вижу в огне твое будущее. И свое тоже.

– И… какое оно?.. Мое… и твое?..

Красное пламя лизало сапоги Доржи, подошедшего слишком близко к костру. Он простер над огнем руки. Барон пожирал его бесстрастное лицо глазами.

– Тебя возьмут в плен твои враги.

– Врешь! Врешь, лама! Я умру в бою!

– Тебя возьмут в плен твои враги, будут судить и казнят.

– Я не дойду до Тибета?!

– До Тибета ты не дойдешь. И до Москвы не дойдешь. И даже до Иркутска не дойдешь. Все произойдет гораздо раньше. Так говорит мне огонь, и я слушаю его.

– А что… что станется с тобой, лама?.. Молчишь?..

Доржи холодно глядел в огонь. Искры достигали его ладоней, пламя лизало запястья, но он не морщился от боли, не убирал руки.

– Огонь говорит мне, что я сам уйду из этой жизни. Сам открою ворота своего бардо. Но о моем перерождении огонь не говорит мне ничего.

– Ты что же… убьешь себя?..