Тень за правым плечом

В тот же день кормилица попросила расчет. Практической нужды в ней к этому времени было уже немного, поскольку Стейси, в полном соответствии с учением доктора Жука (который, из-за постоянных ссылок на его авторитет, представлялся мне чем-то вроде гигантского добродушного насекомого, лежащего на спине и, будучи не в силах перевернуться, изрыгающего полезные советы), кормили уже взрослой пищей, хоть и приготовленной особо. Но при этом неожиданный ее уход произвел на всех какое-то ошеломительное впечатление — как будто кошка, десять лет прожившая в доме и исправно ловившая мышей, вдруг сообщила бы о намерении уволиться — не говоря уже, что ни Мамарина, ни тем более мы с Клавдией не обладали должной сноровкой для обращения с ребенком. Сама она производила впечатление человека, решительно не способного ни к чему, кроме покорного следования течению жизни, но, как выяснилось, за несколько дней до этого она получила письмо из родной деревни. В письме (прочитанном по ее просьбе Клавдией: сама кормилица грамоты не знала) сообщалось, что ее односельчане, вдохнувшие пьянящий воздух свободы, захватили обширные угодья кого-то из местных латифундистов, попутно разграбив его усадьбу, — и оттого рекомендуют ей, оставив отхожий промысел, вернуться к истокам (выражения они, конечно, использовали другие). Это заставило и меня взглянуть на экс-кормилицу немного по-другому. Для меня она, к моему стыду, казалась каким-то неопрятным скопищем примитивных инстинктов: одно звериное чувство повелело ей быть покрытой самцом ее же породы, другое — сдать новорожденного в приют и обменять продукцию своих желез на стол, кров и скромное жалованье. То, что она оказалась готова отринуть это безбедное существование в относительном комфорте ради довольно сомнительной выгоды, означало присутствие в ней каких-то нелинейных чувств и ощущений. Для нас же, оставшихся, это, фигурально выражаясь, значило новую пробоину в корпусе нашего и без того тонущего корабля. Примерно в те же дни от нас сбежал кот Отелло, мой верный, хотя и несколько глуповатый товарищ. Традиционно пользуясь полной свободой, он обычно возвращался домой ночевать, время от времени принося с собой трофеи в виде собственноручно задавленных мышей или птичек: тут же, выбравшись, как обычно, через форточку, он исчез навсегда. Обнаружив его отсутствие, мы с Клавдией пытались ходить по окрестным дворам, ожесточенно кискиская, но так его и не нашли.

В первые дни после ареста Рундальцова и гибели Жанны Робертовны Мамарина развила кипучую и совершенно бессмысленную деятельность. С детства привыкнув к особенному положению среди вологодской знати, она была абсолютно убеждена, что любая проблема решается запиской к Петру Николаевичу или визитом к Ивану Лаврентьевичу, а уж если почему-нибудь не помогут и они, то остается через Елену Петровну подействовать на Николая Николаевича — и тогда все уж точно пойдет как по маслу. Но когда вдруг оказалось, что та особенная невидимая сфера, которая позволила ей дожить до осени, почти не замечая происходящего кругом, все-таки не выдержала и лопнула, выяснилось, что мир вокруг за это время изменился до неузнаваемости. Петр Николаевич умер от апоплексического удара, Иван Лаврентьевич уехал в свою крымскую усадьбу, и о нем ничего не было слышно, Елена Петровна велела никого не принимать, а Николай Николаевич еще в августе отправился удить рыбу и до сих пор не вернулся. Дом'a кого-то из ее знакомых оказались заняты отрядами спящих вповалку на драгоценных коврах странных смуглых людей, вооруженных чуть ли не луками и копьями; какие-то квартиры стояли с закрытыми даже днем ставнями (из-за чего дом выглядел как многоочитое существо, сплошь поросшее бельмами), а некоторые семьи сочли за благо временно перебраться в свои летние дома в наивной, почти детской надежде, что произошедший переворот каким-то волшебным образом нивелируется, жизнь войдет в прежнюю колею, а мертвецы воскреснут.