Тень за правым плечом

Главная беда была в том, что у новой власти не было не только очевидного главаря, перед которым можно было ходатайствовать о нашем заключенном, но и единого центра. Еще существовала антибольшевистски настроенная городская дума, но ее влияние практически ограничивалось границами ее собственного здания; одновременно заседала земская управа, осмелившаяся даже робко слать в столицы телеграммы о непризнании большевистской узурпации; явной властью обладал таинственный исполнительный комитет, исполнявший, впрочем, неизвестно что и заседавший неизвестно где — так что отыскать его было совершенно невозможно. Во всех учреждениях, в которые ходили Мамарина с Клавдией, покуда я оставалась дома со Стейси, происходила чрезвычайно бурная и совершенно бессмысленная деятельность: висел клубами табачный дым, стучали «ундервуды», бегали заполошные курьеры, тяжело грохоча подбитыми железом каблуками; бритые мужчины в кожаных пиджаках выкрикивали в телефонные трубки приказания, которые некому было не только исполнить, но даже, кажется, и выслушать. В каком-то из коридоров им попался вдруг маленький убийца Бутырин, смиренно дремлющий на коридорной оттоманке в обнимку со своей винтовкой, но, будучи разбуженным Мамариной, сделал вид, что не узнал ее, и на все вопросы отвечал мычанием и покачиванием головы.

Удивительно, но доставшаяся мне роль бонны оказалась для меня совершенно впору. Стейси начала ползать и ходить, чуть опережая прогнозы доктора Жука (который, впрочем, истово заклинал родителей не слишком тревожиться, если ребенок по лености или задумчивости помедлит с этими признаками взросления), так что раньше я, сидя в своей каморке за привычным Метерлинком, все изводилась, что рохля-кормилица за ней не уследит. Теперь же, имея возможность расставаться с ней только на ночь, я вдруг почувствовала, что привычное свербящее беспокойство совершенно сходит на нет, пока мы вместе: так, вероятно, человек, страдающий хроническими болями, вдруг замирает в блаженстве, обнаружив, что при каком-то особенном положении тела ущемленный нерв освобождается.

Около девяти утра Мамарина приводила мне Стейси уже одетую (оказалось, что, лишившись помощи кормилицы, она легко освоила сама это несложное мастерство), после чего они с Клавдией отправлялись хлопотать, оставив меня с девочкой. Мы с ней вдвоем сперва шли к черному ходу, где молочник до сих пор, несмотря на все происходящие события, продолжал оставлять ежеутреннюю бутылку с молоком (напоминая мне тем самым оркестр с «Титаника», продолжавший играть, покуда корабль шел ко дну). Захватив эту бутылку, мы — топ-топ-топ — топали на кухню, где я разжигала «Грец» (запасы керосина у нас еще оставались), кипятила молоко и запаривала ей американскую овсянку. Дворник, топивший нам печи, еще приходил по утрам и вечерам, но что-то мне подсказывало, что это ненадолго: впрочем, запас дров у нас был приличный, а с самим этим искусством мы, полагаю, справились бы и сами — по крайней мере, пока в доме было тепло.

Завтракали мы со Стейси в столовой, да там же и оставались. По заветам доктора Жука (который всегда на правах призрака присутствовал в жизни образованных родителей, незримо и укоризненно качая головой при отступлении от его строгих канонов), игрушек у Стейси был немного: пара кукол с фарфоровыми головами, сделанными так натурально, что они походили на младенцев в каталепсии; набор кубиков с буквами и плюшевый медведь, на морде которого застыло выражение плутоватого отчаяния. Национальный вклад был представлен несколькими глиняными, аляповато раскрашенными птичками-свистульками. Поутру, перебрав их все и обнаружив, что ни одна из них за ночь не ожила и не пропала, Стейси начинала явственно скучать. Сперва я попробовала разбудить ее фантазию, придумывая сюжетные ходы, которые способны были объединить наш небогатый имеющийся инвентарь: например, медведь у нас с помощью кубиков учился грамоте, а одна из кукол пыталась этому помешать, потому что иначе он прочитал бы газету и смог убежать из своей клетки. Потом он (уже в другой сказке) пытался утащить другую куклу к себе в берлогу, потому что очень скучал в одиночестве, а стайка птиц-свистулек на него нападала. Тут я поняла, что, во-первых, истории получаются какие-то слишком затейливые для годовалого ребенка, а во-вторых, даже и они при исходном наборе персонажей скоро закончатся. Тогда я попробовала читать ей Метерлинка вслух — и оказалось, что это действует на Стейси просто завораживающе: как будто до того бедняжке никто никогда не читал.