Тень за спиной

Женщина вмиг стала ему ненавистна. И ласки ее, и покорность - лишь самообман, глупая замена того, что могло бы быть, но увы, никогда не случится. 

- Забирай, - отрывисто сказал он Исхану. - Видеть ее не хочу. Ребенка только отдашь. 

- Какого ребенка? - моргнул Исхан. 

- Моего. Беременная она. Как родит, так отдашь. Или не хочешь теперь? 

- Хочу, - пожал плечами брат. - Она же уже была чьей-то наложницей. Да и я не первую жену беру. А теперь еще и знать буду, что она не бесплодная. 

Шади стояла за дверью ни жива ни мертва. Сердце ее билось где-то в горле. Она понять не могла, отчего слезы струятся по лицу. Ведь для нее, нищей девчонки из дальнего стана стать женой брата хана было невероятной удачей. Да не второй женой - единственной! Таман ее даже наложницей не назвал, а Исхан хозяйкой в дом берет! Наверное, за такое счастье отдать своего первенца другой женщине - невелика цена. Она молода еще, будут другие дети, да даже если и не будет - у Исхана уже есть сыновья, он не будет ее попрекать. Только отчего же в груди огнем жжет, отчего она задыхается, словно снова заболела? Ведь любить своего хана не стыдно.

 Исхан действительно подошел к ней после ужина и спросил ее согласия - и Шади безмерно была ему благодарна за такое уважительное отношение. Он даже обещал не трогать ее до рождения ребенка, прося лишь быть послушной женой ему и доброй матерью его детям. Разумеется, женщина согласилась и ни разу, ни словом, ни взглядом не показала, что чем-то недовольна. Сына у нее забрали сразу после рождения, даже не дав взглянуть на него. Наверное, это было правильно. У нее были еще дети, Исхан был ей и вправду хорошим мужем, заботливым и терпеливым. Он и голос-то на нее не поднимал, не то, что руку. А когда он пострадал на пожаре и потом долго лежал, она преданно ухаживала за ним. Во многом благодаря ее заботе он поднялся на ноги. Ходил Исхан с трудом, ездить верхом и вовсе не мог, и Таман тогда поставил брата главой всего Ур-Таара. 

Кто бы мог подумать, что Шади, та самая Шади, которая в своем стане была самым ничтожным существом, хуже собаки, будет одной из самых уважаемых женщин Степи?

 И только иногда, видя издалека красавицу Наймирэ с выводком детей, женщина пыталась угадать, кто из этих мальчишек мог быть ее сыном.

7

Постепенно Таман научился жить без нее и даже почти не вспоминал, что она где-то там, в горах Галлии, живет, совершенно не думая о нем. Только когда его люди исправно привозили вести – он не мог не следить за ее жизнью, он должен был знать, что с ней всё хорошо – он молчал, и иногда уезжал в поля один, чтобы вспомнить, почему он выбрал Степь. Таман и в самом деле был доволен плодами своего труда.

Кто бы пятнадцать лет назад мог сказать, что возле Кимры встанет большой город, где будет процветать торговля, где на окраине будут сажать виноградники, где на улице будут расти фруктовые деревья, а на берегу вырастет настоящая верфь? И не только виноградники, а хлопок, пшеница, рис – Степь уже почти не нуждалась в продуктах из Славии, она могла прокормить себя сама. Это было огромным достижением, его люди больше не голодали, и хан не жалел ни об одном дне, проведенном вдали от своей Шабаки.

Иногда ему казалось, что он всё это делает ради нее, чтобы, когда она приедет, он мог похвалиться и своей властью, и своим статусом. Он был уже не диким полуголым мальчишкой, который сходил с ума от одного прикосновения ее руки, а настоящий вождь, почти что король или государь – человек, который вершил судьбу своего народа, который менял мир вокруг. Оракул обещала, что Милослава вернется, она вообще обещала что-то настолько дикое и невероятное, что он даже думать себе об этом запретил, но всё же, когда руки опускались, когда не было больше сил, когда он в очередной раз падал лицом в подушки, проклиная тупоголовых арынов и свой народ в целом – тогда он вспоминал слова Айши:

- Детям вашим, твоим и ее, оставишь в наследство свой город.

Разумеется, он прекрасно осознавал, что никаких детей у них с Милославой не будет. Оберлинг (и хотелось бы его ненавидеть, но не получалось) был здоров, умирать не собирался и его Шабаки вдовой оставить не мог. Но ведь человеку надо на что-то надеяться, надо иметь твердыню под ногами, надо о чем-то мечтать перед сном. Даже хану.

Но он привык, и вспоминал ее всё реже, находя определенное утешение в вечно прекрасной и молодой Наймирэ. Он любил ее как сестру, как мать, она была той, которая клала его голову к себе на колени и прикосновениями забирала страшную головную боль, часто терзавшую Тамана. Он не испытывал к ней ни страсти, ни трепетной нежности, она была просто женщина… Обычная, хотя и очень красивая. Разве могла она оценить его планы? Разве хоть раз пожелала сесть на коня и поехать с ним на рисовое поле? Нет, Наймирэ даже читать не умела, а хан, хоть и мог ее заставить учиться, не требовал от нее ничего сверх ее желаний. К чему? Пусть будет счастлива, а счастье ее простое: ждать мужа, растить детей, чувствовать себя самой главной и влиятельной женщиной Степи.