Тенеграф

В ночь с седьмого на восьмое случилось наихудшее. Мы были уже на границе Альдерланда, оставив погоню далеко позади. В течение двух дней Герменез главным образом ел и спал, потреблял он немного, но явно набирался сил. Поэтому я был поражен, когда Хурго разбудил меня незадолго до полуночи, крича, что парень помирает. Я побежал за ним в палатку Герменеза и обнаружил его горячим, как огонь, с кроваво-красными глазами и щеками, пылающими румянцем. На миг мне показалось, что кожа его сделалась прозрачной — я видел под ней каждую жилку, заглядывал внутрь его тела, различая под покровами кожи легкие изгибы костей.

Зато тень его, в свете единственной лампы, сияла на стене палатки, пылая, словно факел. Рядом с этой светлой тенью увивались тени поменьше и потемнее, пробуждая в людях, вошедших внутрь, суеверный ужас.

Владыка кашлял и хрипел, но самое странное то, что, несмотря на столь необычное состояние, глаза его были совершенно разумны, широко открыты — впервые с тех пор, как мы вытащили его из камеры.

Он кивнул мне, я приблизился к лежанке и присел подле его горячей ладони.

— Ты — Якобо Д’Эрзан, Черный Князь. Я помню тебя, ты служил моему отцу. Ты выиграл турнир. Два раза. Подвязку моей матери… Она возложила тебе на голову венец, — так он прошептал.

Я согласно кивнул, чувствуя, как на глаза мои наворачиваются слезы. Еще миг он приглядывался к моему лицу, а потом произнес:

— Ты должен меня убить. Я не могу показаться при дворе отца. Я никогда не должен унаследовать трон. Скажи ему, что я его подвел.

При этих словах земля ушла у меня из-под ног. В этот миг я впервые увидал его величие и понял, что Серива не может рассчитывать на лучшего короля. Как видно, он думал, что корона достанется ему, и должен был испытывать глубочайший стыд, что мы привезем его ко двору в таком состоянии. Что однажды на трон Серивы воссядет тот, кого бруншвийские палачи гоняли, словно пса, заставляли страдать, как худшего из преступников. Возможно, он думал, что заключение ослабило не только его тело, но и разум, и оттого не считал себя достойным наследником трона?

Его искренность потрясла меня, я вышел из палатки в смешанных чувствах. У меня даже в мыслях не было выполнить его просьбу. Но они пробудили во мне огромное милосердие, и я решил, что если есть какой-то шанс, чтобы вернуть этому жалкому существу достоинство и надлежащее место при дворе, то я готов отдать за это жизнь.

Я отложил рукопись, с недоверием глядя на нее.

— Он продал ей душу… — сказал я. — Эбеновая Госпожа изменила его, чтобы он реализовал ее план.