Тени прошлого (ЛП)

— Не буду спорить… Так оно и есть, — она вздохнула, немного помолчала и продолжила. — Знаешь, мои отношения с Уизли стали сейчас намного сложней. И напряженность уже не связана с Роном, точней, не только с ним. Когда-то он сам принял решение окончательно расстаться со мной и честно признался, что не может смириться с мыслью о том, кто отец моего ребенка. И я никогда не винила его за это решение. Что случилось, то случилось. Просто… Молли, как мать, до сих пор не может простить мне это — измену ее сыну, его боль, его разочарование. И я понимаю ее, Люциус.

— Странно… Элиас называет ее бабушкой, она часто сидит с ним и, насколько я понял, искренне любит мальчика, — нахмурившись, заметил Люциус, не до конца понимающий сложности в отношениях Гермионы с Молли Уизли.

— О, да! И это прекрасно. Отношение Молли к Элиасу — оно особое, и говорит о ее огромном великодушии. Она может быть суровой и категоричной, может годами таить обиду, но если что-то касается ребенка, который нуждается в любви и заботе — тут Молли Уизли поистине великолепна и благородна. Она просто безоговорочно принимает дитя и любит его. Как родного. Молли — не плохой человек, просто… всегда стоит на защите детей, — Гермиона понимала, что объяснения звучат сумбурно, но то, что Люциус сидит сейчас так близко, сбивало ее с мысли. — А вообще, все не так уж плохо. Ничего страшного с нами не произошло. Не беспокойся.

— Не верю. Более того, я почти убежден, что сегодня ты услышала там что-то очень неприятное. И это расстроило и обидело тебя, — по тому, как беззащитно дрогнули вдруг и опустились ее плечи, Люциус понял, что не ошибся. — Расскажи мне. Пожалуйста.

— Никто из них, кроме Гарри и Джинни, так и не принял моего решения, касающегося того, что теперь ты появился в нашей жизни и принимаешь участие в судьбе Элиаса. И они осуждают то, что я позволила тебе это. Формально со мной согласились лишь Гарри и Джинни, но даже они неискренни в своем согласии. Принять — приняли, но понять так и не смогли. Они пытаются вести себя терпимо, но по каким-то мелочам я все равно чувствую их непонимание… — Гермиона почему-то не могла встретиться с ним взглядом.

— И что же это за мелочи? — уточнил Люциус, осторожно и почти незаметно вдыхая сладкий запах чего-то цитрусового, тянущийся от нее легким шлейфом.

— Ну, например, меня могут спросить, как поживает наш «спермодонор», и хорошо, если это произойдет не при ребенке. Или же пренебрежительно усмехнуться и закатить глаза, когда Элиас что-то рассказывает о тебе. Я понимаю, что это делается не нарочно, и меня никто не хочет оскорбить, но… легче от этого, к сожалению, не становится, — тихо призналась Гермиона. — Настойчиво, хотя и молча, но они сопротивляются произошедшему.

— Честно сказать, я думаю, что твоим друзьям нужно время, чтобы принять этот факт, как данность. И рано или поздно, им придется это сделать. Другого выбора, к сожалению, нет. Поскольку, нравится кому-то или не нравится, но я — отец Элиаса, и никуда из вашей жизни исчезать не собираюсь, — Люциус тоже откинулся на спинку дивана и даже, копируя ее, положил ноги на журнальный столик. Взгляд невольно остановился на двух парах ступней: его (крупных, обутых в туфли из блестящей драконьей кожи) и ее — маленьких и босых, с розовыми ноготками и крошечным серебряным колечком на одном из пальцев.

— Я очень хочу, чтобы ты оказался прав. А еще ужасно боюсь, что Элиас услышит что-то из этого. Так неловко может получиться… И меньше всего хочу, чтобы мальчику, если понадобится, пришлось выбирать между ними и тобой… — ее голос слегка подрагивал, да и сама Гермиона ощущала, как к горлу подкатывает дурнота.

— Порой мне кажется, что до конца жизни уже не смогу разорвать замкнутый круг, связанный с моим прошлым. Как в той идиотской игре… Можно подойти почти уже к финишу, но случается нечто — какая-то дурацкая карточка вдруг достается из колоды, раздаваемой судьбой, и я снова оказываюсь там, где придется все начинать сначала… — Малфой усмехнулся и качнул головой, пытаясь отогнать ощущение собственной беспомощности и никчемности. Сейчас Люциус, как никогда понимал, что память у людей долгая, и о его ошибках и преступлениях забудут нескоро. И даже не факт, что дадут второй шанс. Возможно, некоторые мосты уже не восстановить. Лишь сжечь.

— То есть, признаешь, что твоя жизнь чем-то напоминает игру «Страна Конфет»? — не удержавшись, Гермиона негромко, но искренне расхохоталась.

— Можешь смеяться, но по сути — да. Я всегда предпочитал поступать с умом, хитро, расчетливо. А жизнь, тем временем, раз за разом с насмешкой доказывала мне ничтожность этой великой и продуманной стратегии. Подкидывая карточки, которые отбрасывали меня даже не к началу… а еще дальше. В минус! Хотя, оглядываясь сейчас назад, должен признать одно: на многое из произошедшего напросился я сам. И заслужил все, что получил, — глядя на пламя, играющее в камине, Малфой разговаривал сейчас не столько с Гермионой, сколько с самим собой.

— Почему ты поцеловал меня… тогда? — мягко, почти нежно, прошептала вдруг она.