Тени заезжего балагана

Вскоре они подошли к застеклённой террасе. Уми доводилось бывать в зале, расположенной прямо за ней: большие окна пускали внутрь столько света, что Уми порой казалось, будто она стояла не на твёрдом каменном полу, а плыла в потоках солнечных лучей…

Сейчас комната была пустой и застывшей, и лишь теперь Уми со всей неизбежностью осознала: дядюшки и впрямь больше нет.

– Господина Окумуру положили в спальне, да убережёт Дракон его душу, – вполголоса проговорила Масаэ, убедившись, что в этой части дома всё было тихо. – Идёмте.

Уми хотелось прежде осмотреть кабинет дядюшки – она боялась, что после того, как увидит тело, последние силы покинут её, и она проплачет над покойным весь остаток дня. Но делать было нечего: Масаэ и так сильно рисковала, впустив их внутрь. Кабинет дядюшки был неподалёку от спальни, так что пробраться туда будет не так уж и сложно.

Путь их лежал через кухню, где тоже не оказалось ни души. Огромная печь, выложенная из камня, была холодна – должно быть, огонь потух в ней ещё вчера, а развести его снова не успели. Да и зачем, если хозяина дома больше не было в живых?

Следуя за Масаэ, Уми отмечала, как неуловимо изменилось всё вокруг. Огромный дом, столкнувшись со смертью своего владельца, словно замер. Повсюду было непривычно тихо, словно вся прислуга, кроме Масаэ, покинула особняк, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Всё внутри оставалось прежним, как и при жизни дядюшки, но будто невесомая полупрозрачная вуаль накрыла большие комнаты с высокими потолками и массивной глэндрийской мебелью. Даже заглядывавшее в высокие стеклянные окна солнце казалось каким-то бледным и больным: лучи его, отражаясь от зеркал и до блеска начищенного мраморного пола, тут же тускнели, словно умирали прямо на глазах.

Когда они поднимались по лестнице, ведущей на второй этаж, вдалеке послышался голос Томоко. Судя по сердитым интонациям, домоправительница делала кому-то из служанок выговор.

«Теперь понятно, почему в этой части дома так пусто», – догадалась Уми. Похоже, домоправительница усадьбы Хаяси каждому нашла работу. Под бдительным взором Томоко даже самый нерадивый слуга не посмел бы увиливать от своих обязанностей. Интересно, как Масаэ удалось от неё улизнуть?

Так никем и не замеченные, они добралась до спальни градоправителя. Заходить внутрь Масаэ наотрез отказалась.

– Я уже простилась с господином, так что ни к чему снова тревожить его покой, – пряча глаза, проговорила служанка и попятилась, согнувшись в поклоне, который так не вязался с её глэндрийским платьем. – Буду ждать вас на кухне, чтобы проводить обратно, молодая госпожа Хаяси, почтеннейший каннуси. Вы ведь сумеете найти дорогу, не так ли?

Дождавшись ответного кивка от Уми, Масаэ спешно удалилась, словно ей тягостно было даже стоять рядом с местом, где находился покойный.

И Уми не могла её за это винить: у неё самой было тяжело на сердце. Тяжелее, пожалуй, было только в то злополучное утро почти четырнадцать лет назад, когда она узнала, что мать бросила их…

Ямада молча стоял рядом и ждал: ни словом, ни делом монах не торопил её, за что Уми была ему благодарна. До тех пор, пока она не видела тела дядюшки, в сердце ещё теплилась надежда, что всё может оказаться неправдой – что кто-то просто решил зло подшутить над всеми, выдав градоправителя за мертвеца.

Но вопреки тщетным надеждам здравый смысл всё же подсказывал Уми собраться с силами и довершить начатое. Раз они уже пробрались в особняк, поворачивать назад поздно. Второй раз такого шанса может не представиться.

И Уми, шумно выдохнув, приоткрыла дверь спальни.

Дядюшка лежал на широкой кровати с балдахином: говорят, такие стояли в спальнях глэндрийских аристократов. Уми всякий раз поражалась, как можно спать, находясь так высоко от пола, но дядюшка с улыбкой заверял, что после мягкой пуховой перины ей больше никогда в жизни не захочется улечься на жёсткий футон.

Покойного уже обмыли и переодели во всё белое – чистый цвет скорби, который не пристал живым. Лишь служители Дракона, посвятившие себя помощи миру и его обитателям, могли носить белые одежды.

Лицо покойного было серым, лоб прорезывали глубокие морщины. Только теперь Уми заметила, насколько сильно постарел дядюшка за эти годы. Она помнила его стройным и молодым, полным сил: как он катал её на плечах, как приносил закуски в игорный дом, где работала Уми, – всякий раз за градоправителем тянулась вереница слуг с подносами, уставленными горшочками, мисочками и чайничками…

Первая горячая слеза быстро скатилась по щеке и оставила мокрый округлый след на вороте рубахи. Вторую слезу Уми успела утереть рукавом. Мир подёрнулся зыбкой пеленой. В горле начало печь, и Уми с трудом сглотнула подступивший комок.

Как справиться с этой болью утраты, как вынести её?..