Теорема Столыпина

Я убежден, что нечто похожее чувствовали противники Чичерина, и по-человечески их где-то можно понять. Он просто бесил их своим, по определению С. Н. Сыромятникова, «эллински ясным умом», своей невозмутимостью и изумительной, неотразимой логикой своих построений.

У него был удивительный дар мыслить четко, он умел мастерски препарировать самые сложные проблемы и доносить их до читателей в понятном виде. При этом свою точку зрения он всегда отстаивал твердо и бескомпромиссно.

Конечно, эта его уникальная способность раздражала — уж Герцена-то с Чернышевским, не говоря о славянофилах, он зацепил всерьез.

Оппонентам оставалось придираться по мелочам, отбиваться, условно говоря, краплеными картами, упрекая Чичерина в недостатке темперамента, в досрочной старости и т. п., хотя его тексты излучают такую мощь, такую силу живой мысли, что им, как и Бернарду Шоу в случае с Хейфецом, в данном случае стоит посочувствовать.

Теперь о взглядах.

Прежде всего — у сторонников общины он выбивал из рук такой важный козырь, как идею о ее изначальности в русской истории, а значит, и моральную санкцию на ее сохранение в дальнейшем.

Однако важнее было то, что для многих в принципе были неприемлемы его подходы к начавшемуся масштабному реформированию страны, в основе которых лежала идея союза правительства и здоровой части образованного класса.

Напомню, что Чичерин — главный теоретик государственной школы в русской историографии, к которой относятся также его преподаватель К. Д. Кавелин и С. М. Соловьев. Их объединяло убеждение в основополагающей роли государства в русской истории.

Теория всеобщего закрепощения сословий разработана в первую очередь именно Чичериным, и мы в общих чертах уже представляем, каким он видел ход русской истории.

Отмечу лишь, что он отвергает трактовку славянофилами идеи Погодина о призвании варягов. На становление же Русского государства, на формирование государственной власти повлияло ордынское иго, поработившее народ и приучившее его к покорности: «В России образцом служила восточная деспотия».

Поэтому и проблему «Россия — Запад» он ставит совершенно иначе, чем славянофилы. Если в Европе господствовало начало права, то в России — начало власти, начало силы. Там государство создавалось «снизу», благодаря стараниям общества, а у нас — усилиями самого государства, которое все насаждало «сверху». С учетом условий, в которых оказалась Русь после 1240 г., это было естественно и абсолютно неизбежно.

Государство обременило все сословия тяжелыми повинностями и закрепостило их, получив такую силу, которой никогда не имело на Западе. При этом «подчинение дикой орде оторвало Россию от Европы и подавило в ней всякие зачатки умственного движения. Мы на два века отстали от других европейских народов». В конце XV в. возродилось государство, но не та интеллектуальная жизнь, которая была ему необходима для развития и без которой не могло быть и речи о равноправии России с другими странами.

Это предопределило громадное значение петровских реформ, вновь сделавших Россию членом европейской семьи. Страна тем самым не отрекалась от своей самобытности, она восстанавливала «порванную нить», поскольку всей своей историей она принадлежала Европе, шла тем же путем, исходя из тех же начал. Чтобы двигаться дальше, ей необходимо было усвоить западное просвещение.

Когда Российская империя окрепла, началось обратное раскрепощение и уравнение сословий в правах. Окончательно этот громадный процесс будет завершен с окончанием освобождения крестьян, и тогда сословный порядок будет заменен общегражданским. Что, кстати говоря, и произошло после 1906 г.

Ясно, что в этой схеме главный актор русской истории и воистину «единственный европеец» — государство, независимое от общества. Однако для дальнейшего прогресса страны в середине XIX в. необходимо единение государства и общественности.

Оппоненты Чичерина — а это значительная часть русского общества — думали иначе. Они считали, что роль правительства, напротив, надо минимизировать. И тут огромную роль, помимо пришедшей с Запада интеллектуальной моды на «невмешательство» правительств в «жизнь народов», сыграла всеобщая ненависть к бюрократии Николая I.

Чичерин вполне разделял эти чувства современников, однако считал, что сделать этого не удастся. Можно не любить государство, можно и нужно его критиковать, однако русскую историю не переписать, она такая, какая есть, и надо понимать, что реформы возможны только по его инициативе и при его участии. Например, об освобождении крестьян у нас говорили много и долго, но от слов к делу перешел только Александр II.

И ключевая проблема состоит в том, что общественность должна наладить с Властью продуктивный диалог, а не вставать в позу придирчивого и взыскательного критика. Конечно, для этого нужна и добрая воля правительства, его желание действовать в союзе с лучшими силами общества, иначе все вернется в николаевскую эпоху.

Да, власть несет с собой груз вековых самодержавных замашек и привычек и не может перестроиться моментально.