Теорема Столыпина

Чичерин был ярким представителем той части русского общества, которую не устраивала узость и догматизм славянофилов и Герцена, отторжение культурного значения Запада, а также общегражданских прав и ценностей. Чичерин и его единомышленники видели, что самобытность в трактовке славянофилов и Герцена — это банальная отсталость, и верили в то, что будущее Империи состоит в развитии европейских начал, культуры и науки, в образовании, просвещении народа, и в постепенной трансформации страны в правовое государство.

Сын богатого тамбовского помещика, он в 1849 г. закончил юридический факультет Московского университета.

При этом в конце 1853 г. факультет отверг его выпускную работу «Областные учреждения России в XVII веке». Декан Баршев сказал ему, что он представил администрацию «в слишком непривлекательном виде», а профессор Орнатский назвал диссертацию «пасквилем и ругательством на Древнюю Русь»[68]. Защита состоялась только в 1857 г., когда ослабели цензурные строгости.

Годом раньше в «Русском вестнике» появилась его ставшая знаменитой статья «Обзор истории развития сельской общины в России» (см. ниже).

С 1861 г. занимал должность профессора государственного права в родном университете.

В конце 1862 г. Александр II пригласил его преподавать эту дисциплину наследнику Николаю Александровичу[69], к великой беде России умершему в 1865 г. Цесаревич, по словам Чичерина, обещал быть самым образованным и либеральным монархом не только в русской истории, но и в мире.

В 1866 г. Чичерин опубликовал докторскую диссертацию «О народном представительстве».

В 1868 г. вместе с рядом профессоров вышел в отставку в знак протеста против курса, проводившегося новым министром народного просвещения Д. А. Толстым.

После этого он стал активным земским деятелем, работал в так называемой «Барановской» комиссии по изучению железнодорожного дела в России и писал непревзойденные научные труды, до сих пор сохраняющие свое значение.

В 1882 г. Москва избрала его своим городским головой, но уже в 1883 г. Александр III приказал ему подать в отставку из-за речи, произнесенной во время коронационных торжеств, в которой Чичерин выразил надежду на сотрудничество власти с земским движением. Царь расценил это как призыв к конституции. Московская городская дума сделала Чичерина почетным гражданином столицы.

По возвращении в свое имение Караул он продолжил научные занятия, выйдя за привычные рамки философии, юриспруденции и истории.

Его гениальность вполне проявилась в том, что, начав в конце шестого десятка жизни изучать физику, химию и высшую математику, он открыл планетарную модель атома²⁷¹. За четверть века, замечу, до опытов Эрнеста Резерфорда и теории Нильса Бора!

Опираясь на таблицу Д. И. Менделеева и анализируя изменения плотности химических элементов, Чичерин пришел к выводу, что «…все различие атомов зависит от количества и распределения содержания в них материи…», в атоме «…центральные элементы электроположительны, а периферические электроотрицательны…», то есть «… атом, с своим центральным ядром и вращающимися около него телами, представляет аналогию с солнечною системою. Атом есть микрокосм, вселенная в малом виде».

Работы Чичерина были опубликованы в 1888–1889 гг. в «Журнале Русского физико-химического общества», почетным членом которого он был избран по рекомендации Менделеева. Впрочем, реальной поддержки в широком продвижении своей теории Б. Н. от него не получил.

В 1889 г. увидела свет его двухтомная монография «Система химических элементов».

Он писал вплоть до конца своей жизни. На рубеже веков вышел его знаменитый «Курс государственной науки», а в 1901 г. — во многом пророческий текст «Россия накануне XX столетия». Вышел, естественно, в Берлине.

Вернемся, однако, в середину XIX в.

Чичерин считал себя учеником T. Н. Грановского и К. Д. Кавелина, был убежденным западником и участвовал в их дискуссиях со славянофилами.

Кстати, любопытна первая реакция на их идеи его, 16-летнего провинциального юноши, приехавшего в Москву готовиться к поступлению в университет: «Разумеется, я не мог еще тогда понять сущности философских вопросов, о которых шла речь. Но вся проповедь славянофилов представлялась мне чем-то странным и несообразным; она шла наперекор всем понятиям, которые могли развиться в моей юношеской душе.

Я пламенно любил отечество и был искренним сыном православной церкви; с этой стороны, казалось бы, это учение могло бы меня подкупить. Но меня хотели уверить, что весь верхний слой русского общества, подчинившийся влиянию петровских преобразований, презирает все русское и слепо поклоняется всему иностранному, что, может быть, и встречалось в некоторых петербургских гостиных, но чего я, живя внутри России, от роду не видал.

Меня уверяли, что высший идеал человечества — те крестьяне, среди которых я жил и которых знал с детства, а это казалось мне совершенно нелепым.