Теорема Столыпина

При этом Чичерин говорит, что, в отличие от «русских и западных тупоумных консерваторов» он понимает «значение революций».

«Вечный закон всемирной истории» таков — революция неизбежна там, где «где господствует упорная охранительная система», которая не позволяет обществу развиваться и двигаться вперед. Но это — «печальная необходимость… грустная сторона человеческого развития», и счастлив тот народ, который сумел избежать насильственных переворотов.

Поэтому «потоки невинной крови, которые льются в междоусобных войнах, возбуждаемых нетерпимостью, вызывают в нас одно чувство горести и негодования против виновников кровопролития.

Сделать же из революции политическую доктрину, проповедовать мятеж и насилие как единственное средство для достижения добра, сделать из ненависти благороднейшее чувство человека, поставить кровавую купель непременным условием возрождения, это, воля ваша, оскорбляет и нравственное чувство, и убеждения, созданные наукою.

Ваши революционные теории никогда не найдут у нас отзыва, и ваше кровавое знамя, развевающееся над ораторскою трибуною, возбуждает в нас лишь негодование и отвращение»²⁸⁰.

Сказано более чем ясно.

Но и это не все. Чичерин атакует саму систему мышления оппонента и его манеру осмысления истории.

Как и все революционеры, Герцен утверждает, что человечество прожило свою предыдущую историю неправильно, что «монархи и попы» злонамеренно скрывали от него истину и в собственных интересах «искажали в нем умственные и нравственные понятия». Поэтому нужно низвергнуть все, что существует, «обагриться кровью» и начать работу заново.

Но откуда ему известно, что заново получится лучше?

Социалисты считают себя «новыми христианами, призванными к вторичному обновлению мира». Однако христиан укрепляла «вера в спасителя, принесшего на землю слово искупления; они в своей проповеди отрицали земное во имя небесного, откровенного им самим Сыном Божиим»²⁸¹.

А на что могут опереться революционеры?

На убежденность в своей правоте?

Но на чем основана их самонадеянная уверенность, что только они — «единственные обладатели истины»?

История человечества — это «тысячелетия медленного и мучительного развития», люди «в борьбе и страданиях вырабатывают себе жизненные начала, упорным трудом создают формы общественного быта, кровью своих мучеников и бойцов запечатлевают каждый шаг вперед, каждое завоевание мысли и труда».

И вдруг появляются некие индивиды, которые объявляют, что все эти века усилий и мучений были напрасны, что все, созданное доселе — «ряд обманов и заблуждений», и призывают человечество разрушить «старое здание», утверждая, что только они смогут построить новое. Но эти люди не получили «откровение свыше», напротив, они отвергают и откровения, и авторитеты.

Чичерин предлагает Герцену, «человеку мысли и науки», оставить «это учение Прудону с братьею… легкомысленной партии красных республиканцев, всегда готовых ринуться на разрушение и не имеющих силы для созидания». Эти люди, «столь же неисправимые, как французские аристократы, это племя, вечно выезжающее на звонких фразах и не имеющее ни малейшей доли политического смысла», уже погубило своим безумием республику во Франции и привело к власти Луи-Наполеона²⁸².

Наконец, Чичерин критикует манеру Герцена мыслить полярными, крайними категориями — либо 100 %, либо 0 %, либо все, либо ничего — и не видеть середины (замечу, что это и в наши дни весьма распространенный способ смотреть на мир).

Герцен не понимает, что в истории действует «закон постепенности», он высокомерно-презрительно относится ко «всем средним формам и ступеням… всем посредствующим звеньям исторической цепи», а ведь их созидание и есть «практическая задача современной истории», именно в них заключается жизнь стран и народов, благодаря им человечество движется вперед.

«Вы воображаете, что перейти от одной формы быта к другой так же легко, как переехать из Москвы в Лондон, и предлагаете нам плод своих мечтаний и размышлений для непосредственного осуществления в жизни. Это как яблоко, которое мы должны проглотить, чтоб вдруг измениться с головы до ног. Неужели же нам нужно напоминать вам, что всякий народ должен воспитаться до известной формы жизни, и что история, как природа, не делает скачков?»²⁸³.

Да, в истории бывают внезапные катаклизмы, во время которых ненадолго актуализируются «самые крайние теории», но затем, «успокоившись, народ опять-таки возвращается в прежнюю точку и продолжает свое шествие, медленное и постепенное, но зато уже неизбежно достигающее цели».