Теорема Столыпина

Чичерин задает Герцену крайне важный вопрос — почему он считает, что именно русский народ наименее связан своей историей и поэтому он якобы легче других может порвать с привычным строем жизни?

Неужели за 8 лет на чужбине он забыл, что «мы народ по преимуществу привязанный к преданиям и привычкам? Вы видите в нас семя будущих социальных учреждений; но ведь для того, чтобы семя принесло плод, нужно сначала, чтоб оно развилось в целое дерево.

Это историческая азбука, которую странно вам напоминать. Но, отрешившись от исторической почвы, вы, по-видимому, забыли и самую азбуку»²⁸⁴.

Тем неожиданнее выглядит заключительная часть письма, в которой Герцена призывают к реальной деятельности на благо России.

Новое правительство готово к переменам: «Вы сами это поняли и написали к императору Александру II письмо, исполненное благородных чувств и горячей любви к народу.

Нас радует, что вы можете писать другим тоном, нежели каким вы пишете все ваши социальные статьи… В письме своем вы изъявляете готовность прекратить свою пропаганду, лишь бы правительство сделало что-нибудь для России. Прекращать пропаганду нет надобности, но вам необходимо переменить ее тон и направление, и это вы должны сделать для России; вы должны даже принести в жертву свои убеждения, если хотите принести отечеству какую-нибудь пользу.

России до социальной демократии нет дела; у нее другие интересы; животрепещущие вопросы, поглощающие ее внимание, вращаются в другой сфере. Укажите нам с должною умеренностью и с знанием дела на внутренние наши недостатки, раскройте перед нами картину внутреннего нашего быта так, как отчасти делаете это в своих „Записках“, и мы будем вам благодарны, ибо свободное русское слово великое дело.

Вы удивляетесь, отчего вам не шлют статей из России; но как же вы не понимаете, что нам чуждо водруженное вами знамя?»²⁸⁵.

Чичерин советует Герцену начать издание другого направления, чем «Полярная звезда», и тогда у него не будет недостатка в сотрудниках, само издание будет лучше распространяться в России и встретит меньше препятствий даже со стороны властей, чем сейчас. А в случае если он не может изменить своей тональности, то лучше ему писать по-французски, ибо в настоящее время он пишет для Франции, а не для своей страны.

«Вот вам наша откровенная исповедь, вот как мы понимаем дело.

И со всем тем, не сочувствуя теперешней вашей деятельности, решительно не становясь под ваше знамя, мы, чрез отсутствие всякой тени гласности в России, вынуждены искать для современной русской мысли пристанище и великодушного крова у вас»²⁸⁶.

Несомненно, Герцен много думал над этим письмом, над ситуацией в целом и в итоге принял, как оказалось, самое выигрышное для себя решение.

Он начал новое издание — «Голоса из России», — где помещались присылаемые ему статьи, которые не могли увидеть свет на родине. В июле 1856 г. первую книжку «Голосов» открывало письмо «Русского либерала». Опубликованные в ней тексты самому Герцену активно не нравились,[71] но это был отличный рекламный ход. Он заманивал публику — правдивость этих статей, автоматически равная оппозиционности, вовлекала в орбиту его влияния новых читателей.

«Голоса» разрушили стену между Герценом и русским обществом, которое через них начало выговариваться за годы молчания. Недостатка в материалах Герцен больше не испытывал, популярность его резко выросла.

И тогда 1 июля 1857 г. он выпустил в свет первый номер «Колокола», объявленный приложением к «Полярной звезде». Он быстро стал бестселлером, завоевал публику, обрел громадную популярность и сделал его издателя одним из важнейших людей своего времени, что согласно подтверждается многими мемуаристами. Это был голос правды (снова вспоминается перестройка — очереди за газетами, передаваемые друзьями — в очередь — ксероксы романа А. Рыбакова «Дети Арбата»).

Современник вспоминал позже: «К концу 1856 года, когда успокоились все волнения коронации, небо стало хмуриться и воздух стал грязниться… Это было начало, зародыш той эпохи, — увы! — долголетней и смутной, которая столько горя принесла России наравне со столькими благими намерениями.

Началась совсем новая политическая жизнь. Забыт был Николай I, забыты были святые страды Севастополя, все принялось жить и сосредоточивалось около чего-то нового. Это новое, смешно вспомнить, был Герцен…