Витте с самого начала квалифицировал захват Порт-Артура как меру «возмутительную и в высокой степени коварную» в отношении как Китая, так и Японии47
. И он был прав — японцы восприняли оккупацию Порт-Артура, из которого их по инициативе России выставили в унизительной форме, как оскорбление.Будучи категорически против этой «ребяческой» и попросту некрасивой акции, Витте хорошо видел, что движет императором, который «по склонности… прославиться, в глубине души всегда желал победоносной войны».
Он замечает по этому поводу: «Я даже думаю, что если бы не разыгралась война с Японией, то (война) явилась бы на границе Индии и в особенности в Турции из-за Босфора, которая, конечно, затем распространялась бы»48
. А Гурко пишет, что «легкость, с которой Россия развернула свои пределы на Дальнем Востоке, порождает (у Николая II —Вообще меру адекватности восприятия венценосцем окружающего мира, то есть меру «ребячества», вполне характеризует тот факт, что осенью 1904 года он был готов после победы над Японией воевать с Англией и США50
.Однако выяснилось, что нарушение слова, данного великой державой, не всегда проходит безнаказанно.
Россия расплатилась за это унизительным поражением и спровоцированной ею революцией, которые за 1904–1905 гг. сломали Утопию.
Финал 40-летней политики принципиального отторжения опыта человечества был плачевным.
Русско-японская война — как ровно за полвека до нее Крымская — вновь показала «гнилость и бессилие царизма».
Как и в 1856 г., так и в 1905 г. далеко не все поняли связь между предшествующей политикой и военными катастрофами.
О причинах поражения русской армии в 1904–1905 гг. написано немало, и я отсылаю желающих к литературе.
Выше приводился фрагмент из письма В. В. Шульгина В. А. Маклакову о «кое-какстве», и в контексте изучаемых проблем должен заметить следующее.
То, о чем говорит Шульгин, и то, что осталось за кадром, было неизбежным следствием утопии.
Нелепо думать, что во время экзогенной, т. е. запоздавшей модернизации можно было проводить архаичную политику в экономике и социальной сфере, игнорировать все, что тогда в цивилизованных странах считалось азбукой, и при этом в сфере военной быть на уровне мировых стандартов.
Война усложняется по мере усложнения цивилизации.
И старые методы — закупить 15 тыс. мушкетов в Швеции у королевы Кристины, как это было в XVII в., а потом при Петре I — в Голландии, а после 1861 г. винтовки Бердан № 2 во Франции — уже не работали.
Однако военной промышленности, качество которой соответствовало амбициям императора и большой части его подданных Россия, как мы знаем, создать не смогла.
Это неудивительно.
Если ты игнорируешь опыт человечества в важнейших сферах, ты ментально и организационно не будешь успевать за ним и в том, что считаешь необходимым.
В какой мере презрение к капитализму могло способствовать повышению технического уровня военной промышленности?
Высокотехнологичные отрасли не могут возникать в обстановке негативного отношения к фабрично-заводскому производству. Не выходит. Даже теодолиты для реформы Столыпина часто закупали за границей.
Стоит ли удивляться тому, что когда в 1906–1907 гг. встал вопрос о строительстве дредноутов, России это оказалось не по силам?
А что насчет военной оптики? Авиации? Радиосвязи?
А разве система, при которой не профессионалы, а великие князья управляли вооруженными силами, помогла анализу англо-бурской войны и, в частности, пониманию значения пулеметов? Их на весь укрепрайон Порт-Артура было 8 штук.
И т. д. и т. д.
Очень грустные «и т. д.».
Итак, с января 1904 г. Россия начала платить по счетам политического инфантилизма.
Витте суммировал конец Утопии в нескольких строчках, первые из которых нам известны: «Российская империя, в сущности, была военной империей; ничем иным она особенно не выдавалась в глазах иностранцев. Ей отвели большое место и почет не за что иное, как за силу. Вот именно потому, когда безумно затеянная и мальчишески веденная японская война показала, что, однако же, сила-то совсем невелика, Россия неизбежно должна была скатиться (даст Бог, временно!), русское население должно было испытать чувство отчаянного, граничащего с помешательством разочарования;
а все наши враги должны были возликовать, а враги внутренние, которых к тому же мы порядком третировали по праву сильного, — предъявить нам счеты во всяком виде, начиная с проектов всяких вольностей, автономий и кончая бомбами»51. Заслуживает внимания продолжение этих мыслей[149].