Теорема Столыпина

Однако оппозиция считала, что в Европейской части страны кризис имеет всеобщий характер, связывала его с малоземельем и видела лишь один способ его преодоления — дополнительное наделение, т. е. экспроприация некрестьянских, прежде всего помещичьих земель и передача их в «трудовое пользование».

При этом в основе нового земельного права для всей России должно было лежать общинное землепользование, возведенное не просто в принцип, но в материализованный идеал.

Поскольку это право, по мнению народников, отражало интересы и потребности крестьянства, то оно отменяло любое иное право — в том числе и право частной собственности на землю, которая уничтожалась без всякой компенсации.

Новый аграрный строй должен был обеспечить за каждым гражданином «право на землю», т. е. право на пользование равной долей земли из общегосударственного фонда⁵⁴.

Реализация этого «права» якобы должна была привести Россию к социализму, минуя «мещанское царство» капитализма. Крестьянство, естественно, поддерживало эту программу, поскольку она санкционировала бесплатный захват помещичьих, земель.

Мы уже знаем, что народники-идеологи натурального хозяйства, как и значительная часть русской общественности вообще, не воспринимали экономику в качестве единого целого, не видели и не понимали ни значения индустрии, ни связи между промышленностью и сельским хозяйством.

И кадеты фактически лишь пригладили эту программу. С одной стороны, им нужны были крестьянские голоса на выборах, а с другой, они были не прочь подорвать экономическую базу дворянства.

Представление о всеобщем характере кризиса сочеталось у народников с убеждением, что в России достаточно земли для эффективной прирезки крестьянам, ее только надо правильно распределить. При этом даже куда лучше эсеров образованными кадетами дополнительное наделение принципиально противопоставлялось идее интенсификации крестьянского хозяйства. Не зря А. Тыркова говорит, что Милюков искренне не понимал смысла аграрной реформы Столыпина.

Попробуем верифицировать эти взгляды.

1) Что касается идеи о том, что кризис малоземелья имеет всеобщий характер, то это было фактически неверно.

Статистика переселения в Сибирь ясно очерчивает район, где аграрное перенаселение ощущалось всего острее, — это северно-черноземные, степные и Белорусские губернии[150].

В то же время она показывает, что Нечерноземная Россия, исключая Белоруссию, в целом осталась равнодушна к миграции в Азиатскую Россию. Крестьянство Центрально-Промышленного, Северного, Приозерного районов, Прибалтики и Литвы, т. е. 18-ти губерний, в 1896–1914 гг. в сумме дало переселенцев меньше, чем одна Киевская — 186,7 тыс. человек против 197,5 тыс.

Отсутствие массового стремления жителей Нечерноземья начинать новую крестьянскую жизнь за Уралом показывает, что значительная часть крестьянства здесь не связывала свои расчеты на будущее только с сельским хозяйством, точнее, с сельским хозяйством в его обычном экстенсивном виде.

Для этих людей земледельческий труд по тем или иным причинам уже либо потерял свою привлекательность, либо перестал быть стержнем жизни и основным источником доходов, уступив место отходу и промыслам, либо его (труда) интенсификация зашла настолько далеко, что им не было смысла менять налаженное молочное, животноводческое или овощное хозяйство, которое с началом реформы часто велось на кооперативных началах, на освоение сибирской целины.

Это значит, в числе прочего, что население в достаточной степени адаптировалось к существующей экономической ситуации и не нуждалось в такой радикальной перемене, как переселение[151]. Сказанное относится также и к немалому числу крестьян черноземных губерний, равнодушных к земледелию, а значит, и к землеустройству из-за хороших промысловых доходов.

Таким образом, очевидно, что в Сибирь ехали те, кто принципиально хотел жить полноценной крестьянской жизнью, но по разным причинам не мог этого сделать на родине. И концентрировались такие люди преимущественно в северно-черноземных, степных и Белорусских губерниях.

Вместе с тем становится очевидной несостоятельность известного аргумента критиков реформы о том, что переселение в принципе не могло решить проблем деревни, поскольку уносило лишь четверть прироста сельского населения Европейской России. Как можно видеть, данный прирост тяготил отдельные губернии далеко не в равной степени, и для Нечерноземья этот довод совершенно не работает — емкость территории там оставалась достаточной, чтобы большинство крестьян не задумывалось о переезде[152].

Итак, кризис не имел всеобщего характера.

Тезис № 2 — земли в России много, только ее надо правильно поделить — также не соответствовал действительности.