Теорема Столыпина

Вдумаемся, в период, когда вовсю идет соревнование наций, когда мы только что потерпели тяжелое поражение, недоучки-эсеры вместе с профессорами — кадетами готовы сознательно обречь страну на застой, на господство натурального хозяйства, как во времена Ярослава Мудрого, — и ради чего?

Ради придуманного в Лондоне права на землю, которым никто из этих народолюбцев сам пользоваться не собирался.

То есть о статусе великой державы Россия должна была позабыть.

Странное чувство испытываешь, всерьез вдумываясь в этот бред…

О теореме Столыпина

Крестьянство, ведомое по правильному пути уравнения его со всеми другими гражданами, не имущественного, не умственного, а именно гражданского равноправия, давным бы давно стало на ноги и сравнялось бы со всеми другими и в правах, и в обязанностях и благословляло бы час избавления своего от опеки, как правительственной, так и общественной.

С. И. Шидловский

Прежде, чем рассказать о том, что противопоставила власть оппозиционной программе, считаю важным сказать следующее.

Еще в 1868 г. упоминавшийся выше П. Ф. Лилиенфельд-Тоаль, выступая за ликвидацию общинного строя в свете печальных уроков неурожаев 1865–1867 гг. в Приозерных губерниях, писал, что адекватному восприятию проблем российской действительности препятствует, в частности, модная у части общества теория «Что русскому здорово, то немцу смерть».

«„Вы все“ — говорят приверженцы этой теории, „судите о России по Германии, Франции, Англии. Общие начала политэкономии и государственной мудрости к России неприменимы.

Русский народ живет особой, своеобразной жизнью; он развивается по иному направлению, по другим началам, чем те, по которым шло развитие Западной Европы“»⁵⁸.

Автор отвечает на это так: «Иванов, подобно Гро-Жеану, Михелю и Джон Булю обедает каждый день; желудки всех сил индивидуумов переваривают пищу по тем же физиологическим законам; сердцебиение, кровообращение у них одинаковое; мышления равным образом происходит у них у всех по тем же законам логики.

Ergo[153] — для Иванова не могут существовать другие общие начала физической, нравственной и умственной жизни, как для Гро-Жеана, Михеля и Джон Буля, а могут быть только частные особенности, отличающие друг от друга как отдельные личности, так и целые племена.

То же следует применить и ко всему общественному и государственному строю, как выражению исторически сложившейся сборной личности многих неделимых.

Оттого-то не может быть и речи о какой-то русской политэкономии, по той же причине, по которой не существует собственно русской арифметики, геометрии, логики, химии и физики.

Мы готовы признать за русской народностью право на самый широкий простор для развития тех особенных свойств и способностей, которыми она отличается от прочих народностей; но мы не находим возможным применение на практике в государственном управлении Российской империи афоризма „что русскому здорово, то немцу смерть“»⁵⁹.

Однако именно этот подход восторжествовал в российской реальности, и в первую очередь в крестьянской политике.

Сейчас полезно познакомить читателей с рассуждениями на этот счет видной фигуры начала XX в. С. И. Шидловского, товарища Председателя III Государственной Думы, а затем главы ее Земельной комиссии.

Он осмысляет уже известные нам вещи в несколько ином и важном ракурсе.

Шидловский отмечает, что «русское крестьянство, к великому несчастию как его, так и всей России, всегда служило предметом особых забот правительства, общества, политических партий, представителей науки и отдельных лиц, одним словом, всех решительно.

Не было буквально ни одного человека, мыслящего и мало-мальски интересующегося общими вопросами, а таковых в России — без конца, который бы ни давал бесконечного простора своей фантазии в области благоустройства крестьян», «все решительно в России считают себя не только вправе, но даже обязанными так или иначе опекать крестьянство, навязывая ему свои теории»[154].

Эти бесчисленные теории схожи друг с другом лишь «ничем необъяснимым стремлением каждого благоустроить крестьян по-своему». При этом банальная, самая естественная мысль — об отношении к крестьянам прежде всего как к людям — даже не возникает.

Почему, спрашивает Шидловский, никто не покушается на обустройство ни дворян, ни мещан, ни купцов?