Теория литературы

Как никогда ранее, активным стал свободный выбор человеком форм поведения в эпоху романтизма. Многие литературные герои ныне ориентируются на определенные поведенческие образцы, жизненные и литературные. Знаменательны слова о Татьяне Лариной, которая, думая об Онегине, воображала себя героиней прочитанных ею романов: "Кларисой, Юлией, Дельфиной". Вспомним пушкинского Германна (189) ("Пиковая дама") в позе Наполеона, Печорина с его байроническим кокетством (разговаривая с княжной Мери, герой лермонтовского романа то принимает "глубоко трогательный вид", то иронически шутит, то произносит эффектный монолог о своей готовности любить весь мир и о роковой непонятости людьми, о своих одиноких страданиях).

Сходные "поведенческие" мотивы прозвучали в романе Стендаля "Красное и черное". Чтобы завоевать высокое положение в обществе, Жюльен Сорель поначалу выступает как благочестивый юноша, а позже, воодушевленный примером Наполеона, принимает позу "покорителя женских сердец", "человека, привыкшего быть неотразимым в глазах женщин", и разыгрывает эту роль перед госпожой де Реналь. "У него такой вид, - скажет о нем одна из героинь романа, - точно он все обдумывает и ни шагу не .ступит, не рассчитав заранее". Автор замечает, что, позируя и рисуясь, Жюльен под влиянием окружающих и их советов "прилагал невероятные старания испортить все, что в нем было привлекательного".

В первой половине XIX в. появилось множество персонажей, подобных лермонтовскому Грушницкому. и гоголевскому Хлестакову, чей облик "строился" в соответствии с модными стереотипами. В подобных случаях, по словам Ю.М. Лотмана, "поведение не вытекает из органических потребностей личности и не составляет с ней неразрывного целого, а "выбирается", как роль или костюм, и как бы "надевается" на личность". Ученый отмечал: "Герои Байрона и Пушкина, Марлинского и Лермонтова порождали целую фалангу подражателей ...> которые перенимали жесты, мимику, манеры поведения литературных персонажей ...> В случае с романтизмом сама действительность спешила подражать литературе".

Широкое распространение в начале XIX в. поведения игрового, "литературного", "театрального", сопряженного со всякого рода эффектными позами и масками, Ю.М. Лотман объяснял тем, что массовой психологии этой эпохи были свойственны "вера в собственное предназначение, представление о том, что мир полон великих людей". Вместе с тем он подчеркивал, что "поведенческие маскарады" как противовес традиционному, "рутинному" (по выражению ученого) поведению имели позитивное значение и были благоприятны для становления личности и обогащения общественного сознания: "... подход к своему поведению как сознательно творимому по законам и образцам высоких текстов" знаменовал появление новой "модели поведения", которая, "превращая человека в действующее лицо, освобождала его от автоматической власти группового поведения, обычая"2. (190)

Разного рода искусственность, "сделанность" форм поведения, нарочитость позы и жеста, мимики и интонации, освещавшиеся критически уже в пору романтизма, стали в последующие эпохи вызывать к себе суровое и безусловно негативное отношение писателей. Вспомним толстовского Наполеона перед портретом сына: подумав, как ему в этот момент себя вести, полководец "сделал вид задумчивой нежности", после чего (!) "глаза его увлажнились". Актер, стало быть, сумел проникнуться духом роли. В постоянстве и равенстве себе интонаций и мимики Л.Н. Толстой усматривает симптомы искусственности и фальши, позерства и лжи. Берг всегда говорил точно и учтиво; Анну Михайловну Друбецкую никогда не покидал "озабоченный и вместе с тем христиански-кроткий вид"; Элен наделена "однообразно красивой улыбкой"; глаза Бориса Друбецкого были "спокойно и твердо застланы чем-то, как будто какая-то заслонка - синие очки общежития были надеты на них". Знаменательны и слова Наташи Ростовой о Долохове: "У него все назначено, а я этого не люблю".