Теория литературы

Быть может, ярче и многоплановее, чем где-либо еще, запечатлена и опоэтизировано поведение (прежде всего - жестово-мимическое) в "Войне и мире" Л.Н. Толстого, внимание которого "сосредоточивается на том, что в человеке есть подвижного, моментально возникающего и исчезающего: голос, взгляд, мимический изгиб, летучие изменения линий тела"1. "Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимой непосредственно, как запах отделяется от цветка" - эту мысль повествователя о Платоне Каратаеве вполне (192) можно отнести и ко многим другим героям романа. "Он не играл никакой роли" - сказано о Кутузове. Вот изображение смотра войск под Аустерлицем: "Кутузов слегка улыбнулся, в то время как тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих двух тысяч людей, которые не дыша смотрели на него". Пьер, открытый душой всем и каждому, совершенно равнодушен к производимому им впечатлению. На петербургском балу он двигается "так же небрежно ...> как бы он шел по толпе базара". А вот описание той встречи княжны Марьи с Ростовым, которая завершилась их сближением: "При первом взгляде на лицо Николая она увидела, что он приехал только для того, чтоб исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в каком он обратился к ней". Но княжна не сумела сохранить верность избранной позе: "В самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела ...> что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся". Результатом этой рассеянности, неумения осуществить собственную установку и стало объяснение с ней Николая, принесшее обоим счастье.

Поведение безыскусственно простое, свободное как от ритуальной предначертанности, так и от жизнетворческих поз в духе романтизма, осознавалось и изображалось в качестве некой нормы не только Л.Н. Толстым, но и многими другими писателями XIX-XX вв. Непреднамеренность и естественность высказываний и жестов персонажей послепушкинской литературы не привели к образованию нового поведенческого стереотипа (в отличие от того, что произошло с сентименталистской меланхоличностью и театральной зрелищностью романтизма): герои, свободные от рассудочных установок и программ, проявляют себя каждый раз по-новому, представая в качестве ярких индивидуальностей, будь то князь Мышкин у Ф.М. Достоевского, сестры Прозоровы у АП. Чехова, Оля Мещерская в "Легком дыхании" И.А. Бунина или Настена в повести В.Г. Распутина "Живи и помни".

Рубеж XIX-XX вв. и первые десятилетия нашего столетия были отмечены новым брожением в поведенческой сфере, что дало о себе знать прежде всего в литературной жизни. По словам Ю.М. Лотмана, "в биографиях символистов, "жизнестроительстве", "театре одного актера", "театре жизни" и других явлениях культуры" воскресает "поэтика поведения" в духе романтизма2. Об этом свидетельствуют и мистико-пророческая устремленность младших символистов, и ирония над ней в "Балаганчике" Блока, и позже прозвучавший призыв поэта закрывать лицо "железной маской" ("Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух...", 1916), и "маскарадное" начало в театре Вс. Э. Мей(193)ерхольда, и величественные роли спасителей человечества в ранних произведениях М. Горького (Данко в рассказе "Старуха Изергиль") и В. Маяковского (трагедия "Владимир Маяковский"). Поэты начала века, отмечал Б. Пастернак в "Охранной грамоте", нередко становились в позы, творя самих себя, и "зрелищное понимание биографии" со временем стало пахнуть кровью3. В ахматовской "Поэме без героя" символистская и околосимволистская среда предреволюционных лет предстала в образе трагического маскарада: в мире "краснобаев и лжепророков" и "маскарадной болтовни", беспечной, пряной, бесстыдной,

И беснуется и не хочет

Узнавать себя человек.

"С детства ряженых я боялась" - эти слова из поэмы А. Ахматовой свидетельствуют об ее внутренней отчужденности от салонно-кружковой атмосферы начала века и причастности той поведенческой ориентации, которая ранее была столь ярко выражена в творчестве Пушкина, Толстого и других писателей-классиков XIX в.

Поэтике жизнестроительства не чужды и образы "положительных героев" советской литературы ("Чапаев" Д.А Фурманова, "Железный поток" А.С. Серафимовича, "Как закалялась сталь" Н.А. Островского). Вместе с тем в литературе советского периода (а также в творчестве писателей русского зарубежья) осталась сохранной "пушкинско-толстовская" поведенческая традиция. Благородной безыскусственностью отмечены слова и движения персонажей прозы И.С. Шмелева и Б.К. Зайцева, "Белой гвардии" и "Дней Турбиных" М.А Булгакова, произведений М.М. Пришвина и Б.Л. Пастернака, AT. Твардовского и А.И. Солженицына, создателей "деревенской прозы".

Итак, формы поведения персонажей (вместе с их портретами) составляют одну из существенных граней мира литературного произведения. Вне интереса писателя к "внешнему человеку", человеку в "ценностно-эстетической воплощенности"1 его творчество непредставимо.