На протяжении всей эволюции нарочитого расходования, будь то расходование материальных благ, услуг или человеческих жизней, очевидным образом подразумевается, что для сохранения доброго имени потребителя нарочитое расходование должно быть направлено на излишества. Чтобы приносить почет, оно должно быть расточительным. Никаких достоинств у потребления предметов жизненной необходимости нет, разве что они появляются в сравнении с крайней нищетой, когда нет возможности рассчитывать даже на прожиточный минимум; из такого сравнения не могла бы возникнуть никакая норма расходования, за исключением наиболее прозаической и непривлекательной по уровню благопристойности. Но возможна норма жизни, позволяющая проводить завистническое сопоставление в областях, отличных от достатка, например в различных проявлениях моральных, физических, интеллектуальных или эстетических сил. Сегодня такое сопоставление пользуется популярностью, и эти сравнения обычно столь неразрывно связаны с денежным сопоставлением, что они едва отличимы от последнего. Это особенно справедливо в отношении нынешней оценки выражения умственных и эстетических сил или способностей; поэтому мы часто принимаем за эстетическое или интеллектуальное то различие, которое по существу является всего лишь денежным.
Употребление термина «расточительство» неудачно с той точки зрения, что в повседневной речи это слово, как правило, содержит оттенок осуждения. Мы употребляем этот термин за неимением лучшего, который будет должным образом описывать тот же круг мотивов и явлений и не станет восприниматься в одиозном значении, подразумевающем нелегитимное расходование плодов человеческого труда или человеческой жизни. Для экономической теории рассматриваемое здесь расходование не более и не менее легитимно, чем любое другое расходование. Мы именуем его «расточительством» потому, что оно не служит человеческому обществу или не отвечает человеческому благополучию в целом, а вовсе не потому, что это напрасные, ошибочные усилия или расходы в представлении отдельного потребителя, решившего прибегнуть к такому образу жизни. Если потребитель делает такой выбор, тем самым он снимает для себя вопрос об относительной его полезности для потребителя по сравнению с другими формами потребления, которые не порицаются обществом вследствие их расточительности. Какую бы форму расходов ни выбирал потребитель, какую бы цель он ни преследовал, производя свой выбор, полезность формы обуславливается для него в первую очередь самим фактом предпочтения. Вопрос о расточительстве, как он видится отдельному потребителю, не возникает в рамках собственно экономической теории. Следовательно, употребление слова «расточительство» как технического термина не несет никакого осуждения мотивов, лежащих в основании действий потребителя в условиях господства канона нарочитого расточительства.
Но, исходя из других соображений, стоит отметить, что слово «расточительство» в повседневной речи содержит в себе порицание, направленное на то, что характеризуется как расточительное. Это здравомыслящее порицание само по себе является признаком инстинкта к работе. Общепринятое неодобрение расточительства говорит о том, что обыкновенный человек ради обретения согласия с самим собой должен уметь находить во всем без исключения (во всех усилиях и всех делах) улучшение жизни и увеличение благополучия в целом. Чтобы получить безоговорочное одобрение, любое экономическое явление должно выдерживать проверку на безличную полезность, то есть на полезность с общечеловеческой точки зрения. Относительное или конкурентное преимущество одного индивидуума перед другим не соответствует требованиям экономической справедливости, и потому конкуренция в расходах не одобряется с точки зрения такой справедливости.