Теория праздного класса

Впрочем, помимо достатка и желания им похвастаться, существуют и другие нормы репутации, другие более или менее обязывающие каноны поведения, причем некоторые из них порой усиливают или ограничивают действие общего, фундаментального канона нарочитого расточительства. Простейшая оценка восприятия рекламы заставляет нас думать, будто праздность и нарочитое материальное потребление исходно делят между собой область денежного соперничества приблизительно поровну. Далее можно было бы ожидать, что праздность постепенно будет уступать и исчезать по мере поступательного развития экономики и разрастания сообщества, тогда как нарочитое потребление будет неуклонно приобретать все большее значение в относительном и абсолютном выражении – до тех пор, пока не поглотит все доступные товары, не оставив ничего сверх пределов выживания. Однако фактическое развитие общества несколько отличается от подобной идеальной схемы. Праздность исходно преобладает и со временем существенно теснит расточительное материальное потребление – как в качестве прямого выражения достатка, так и в качестве составной части нормы благопристойности – на условно-миролюбивой стадии развития. С этого момента и впредь потребление неуклонно выдвигается на первый план и к настоящему времени уже получает бесспорный приоритет, пусть ему еще далеко до поглощения всех объемов продукции сверх прожиточного минимума.

Изначальное потакание праздности как способу предъявить репутацию восходит к архаическому различению благородных и низких занятий. Праздность почетна и становится обязательной отчасти потому, что она демонстрирует освобожденность от низкого труда. Архаическое разделение общества на благородный и низкий классы опирается на завистническое различение почетных и унизительных занятий, и это традиционное различение становится императивом, каноном благопристойности на ранней условно-миролюбивой стадии развития. Возвышению праздности способствует и то обстоятельство, что она по-прежнему остается столь же зримым доказательством благосостояния, как и потребление. В самом деле, она столь зрима – в том сравнительно малочисленном и стабильном человеческом окружении, в котором индивидуум пребывает на этой стадии развития общества, – что при посредстве архаической традиции, порицающей всякий производительный труд, ведет к появлению крупного безденежного слоя и даже стремится ограничить общественное производство прожиточным минимумом. Последнего удается избежать лишь потому, что рабский труд, работа под принуждением, а не ради уважения, попросту вынуждает производить продукт сверх прожиточного минимума трудовых слоев. Последующее относительное умаление значимости нарочитой праздности как основы репутации происходит отчасти из-за повышения относительной значимости потребления как свидетельства достатка, но частично оно обусловлено иной причиной, чуждой и в некоторой степени антагонистической обычаям нарочитой праздности.

Этим враждебным фактором является инстинкт к работе. Если позволяют прочие обстоятельства, этот инстинкт располагает людей к благосклонному взгляду на производительный труд и на все, что представляет собой пользу для человека. Он располагает к суровому осуждению расточительных затрат времени и сил. Инстинкт к работе присутствует у всех людей и дает о себе знать даже в крайне неблагоприятных условиях. Поэтому, сколь бы расточительным ни выглядело то или иное расходование в действительности, оно должно иметь хотя бы благовидное оправдание, нечто вроде заявляемой цели. Способы, какими при особых обстоятельствах инстинкт к работе порождает стремление к подвигу и завистнические различия между знатными и низкими классами, описывались в одной из предыдущих глав. В той степени, в какой инстинкт к работе вступает в конфликт с законом нарочитого расточительства, он выражается не столько в настоятельном требовании полезности усилий, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности явно бесполезных занятий. В силу природы инстинктивной привязанности влияние этого ощущения затрагивает преимущественно и главным образом случаи наглядного и очевидного нарушения его требований. Лишь тогда, когда действие не столь незамедлительно и менее ограничено обстоятельствами, оно распространяется на те существенные отклонения от требований, которые постигаются только по размышлении.