Теория выигрыша

Перестали летать самолеты. Вообще. Это Райка, захватившая поповский лес, запретила их полеты. Лес жалко, но без шума чудесно. Пусть теперь в Переделкине и Баковке завидуют – у них от самолетов в голове гудит.

Круглосуточные новости и светская хроника дотелевизионной эпохи. Это из тех времен, когда для избранных была не только светская жизнь, но и светская хроника тоже. Это потом стало скучно, потому что выросли высоченные заборы, а жизнь соседей переместилась на экран. Самолеты улетели и унесли на своих крыльях то, что казалось вечным.

Видимо, ничто не вечно.

Однако здесь было не только интересное – было еще и опасное, то, что смахивало на тюрьму. Приняли дурацкое постановление о санитарной зоне Рублевской водопроводной станции. К реке не подойти, купания на несколько десятилетий запретили: приходилось выдавать себя за высокопоставленных (им можно было купаться), но это не всегда удавалось. В усовский поезд на Белорусско-Балтийском вокзале стали пускать только с местной пропиской, и гостей приходилось сопровождать в электричке туда и обратно. Мансардные окна, выходившие на трассу, наглухо заколотили, а потом случилось и вовсе неприятное. Мокеевский дядька случайно вклинился в кортеж председателя Совета министров СССР Тихонова, и с его машины тем же вечером сняли номера, а собственные дядькины права разодрали у него на глазах и бросили обрывки в лицо.

Пришлось поднять на уши всю Москву. Отец Мокеевой – тогда уже генерал – сделал все от него зависящее, и права дядьке выписали новые, а номера вернул лично начальник ГАИ. Но чаша дядькиного терпения переполнилась. Именно с этого инцидента, произошедшего в начале восьмидесятых, и начал разваливаться старый дачный мир Мокеевых.

Первым съехал дядька – поменялся на менее престижную Николину гору. Потом уехали двоюродные сестры: Переделкино им было ближе к работе, а к самолетам привыкаешь. Умерла тетка, и наследники так долго и бесплодно грызлись за каждый метр, что в итоге решили все продать и делить уже деньги.

Огромный участок растащили на мелкие. А потом все части еще неоднократно были поделены отдаляющимися друг от друга ветвями семьи. Постепенно появились чужие люди. Построились два кирпичных дома и один оштукатуренный дворец. Поселилась мамаша банкира, а сам банкир поселился на даче Толстых. В итоге, ничто уже не напоминало о том, что совсем недавно здесь был единый участок с одной дачей. От того участка остался мокеевский дом с кирпичной стеной в месте разреза и двадцать соток вокруг него.

На них стояли двадцать столетних сосен. Ни кустов, ни грядок, только сирень у калитки. Малина Василия Константиновича-малинника осталась на участке матери банкира, где и померла благополучно в середине девяностых. Мокеева же была женщина занятая, и времени на садовничество у нее не было.

– Может, сейчас заняться? – без энтузиазма предположила она, когда они шли с Веркой по дорожке к дому.

Дом был небольшой, деревянный, с терраской – похожий на тот, что унаследовали от Семена, только у Семена побогаче, хотя и не с таким шикарным адресом.

«Молодец – Мокеева, – в который раз подумала Верка. – На таком посту работала, а такой простой дом».

Это действительно был очень простой дом – именно такой, о каком Верка мечтала в детстве.

С фотографиями близких людей, развешенными без всякого художественного порядка и в рамочках каких придется: круглых, квадратных, деревянных, а иногда и роскошных бронзовых.

С круглым столом, на котором, не щадя полировки, стоит медный таз, полный земляничного варенья.

И варенье Мокеева налила в стеклянную вазочку на тонкой ножке. Не антикварную – советскую. «Мамуле подарили на Восьмое марта» – объяснила она. И чай был в мельхиоровых подстаканниках.

Верка долго ходила по дому, всматривалась. Ей многое хотелось перенять: сделать, например, такой же кабинет, да не кабинет – мемориал в честь отца-генерала. С его парадным портретом маслом, с книжными полками, как на картинах про Ленина, с полотняным чехлом на кресле и большим, отделанным зеленым сукном письменным столом, удивительно поставленным не у окна, не у стены, а в центре комнаты.

В доме, видимо, часто ночевали гости, поэтому здесь было выгорожено огромное количество всяких спаленок, одна из них даже ютилась под скатом крыши, и встать в полный рост в ней было нельзя. Здесь и кровати не было – лежал аккуратно застеленный матрац, слабо пахнущий лавандой.

Верку рассмешил камин – уж такой чудной. Мокеева согласилась, что камин и правда смешной. «Мамуля его отделывала лет десять. Собирала черепки от чашек или обрезки кафеля. Я однажды, чтобы ускорить процесс, приказала своим на работе набить мне мешок самой дорогой итальянской плитки и привезла мамуле. Ее взгляд я до сих пор забыть не могу. Тридцать лет прошло, Вероника, а мне все еще стыдно. Тут ведь у каждого кусочка – своя история».

Она осторожно провела рукой по лоскутной поверхности.

Верке захотелось разглядеть повнимательнее. Она наклонилась.

О, тут было что разглядывать!