Теория выигрыша

Целую минуту они смотрят друг на друга, причем гамак продолжает качаться, и каждую секунду этой минуты между ними вырастает облетевшая яблоня.

Лидия стоит, смотрит исподлобья. Она не уйдет отсюда, это понятно?

Наконец, женщина слезает с гамака, чуть не падая при этом, и обходит яблоню слева.

– Вам кого? – спрашивает она.

– Здесь должны жить муж и жена. Грузины, – говорит Лидия.

– Нет, здесь живем мы.

– Вы купили эту дачу?

– Да, мы ее купили.

– Давно?

– А какое ваше дело? Вы кто?

– А вы кто? – вдруг кричит Лидия. – Добросовестные приобретатели, да? Вы сволочи!

Женщина в испуге озирается по сторонам: она боится, что Лидин крик услышат соседи.

– Вы кто такая?

– Надо быть сволочью, чтобы у тебя все получилось! Не надо церемониться, правда?! Гады, какие вы гады!

Она со стоном опускается на холодную землю, она сидит, ухватившись рукой за штакетину, и воет.

Женщина убегает в дом.

– Я вызову милицию! – кричит она уже из окна.

Да уж. Милиция защищает только жуликов.

Я напишу эту статью. И я вложу всю душу в эти две странички. Потому что так нельзя.

Нельзя, чтобы одним – все, а другим – ничего.

Даже если справедливости нет, даже если добро не вознаграждается, то должно быть хотя бы равенство. Пятьдесят на пятьдесят. Пятьдесят процентов удачи – плохим, пятьдесят – хорошим. Разве это не логично?

Всхлипывая, Лидия думает, что кто-то ей уже говорил об этом. О том, что именно так проигрывают в рулетку. Надеются, что после черного придет красное. Пятьдесят на пятьдесят.

Но мир устроен иначе.

28

Беда никогда не приходит одна – это уж закон.

Верка специально выбирала время увольнения: дожидалась, когда дочь, наконец, встанет на ноги. И Лидия встала. Устроилась на телевизионный проект. Хозяин – настоящий олигарх, солидный человек, такой не обманет. Зарплата три тысячи долларов, работа интересная. Реалити-шоу о доступном жилье. Первая серьезная ступенька в карьере.

Но все вышло не так. И когда Верка уволилась с базы, Лидия ушла с телевидения. Дурацкое совпадение.

Конечно, у Верки имелись накопления, их хватило на два года безбедной жизни. Эти годы прошли, а карьера дочери не выровнялась – только ухудшилась.

Для подмоги сдали дом Семена, но денег стало очень мало. Они к такому не привыкли.

Умеющая во всем находить положительные стороны, Верка подумала, что может быть, оно и к лучшему. Лидию она считала пассивной и винила в этом себя. Слишком уж мягкими перинами она выстелила дорожку единственной дочери. Трудности – это тоже полезно.

Теперь у нее появилось много свободного времени. Она нарадоваться не могла: как это здорово – спать сколько хочешь и во сколько хочешь ложиться. Потом заскучала.

В один из летних дней на третий год после увольнения она поехала к Мокеевой на дачу.

Мокеева жила на Рублевке, в Барвихе – в кооперативе «Новь».

Такой чудесный по нынешним временам адрес достался ей от отца-генерала, который, вообще, был неподражаем по части адресов. Материальные ценности он оставил не очень большие, а что оставил – не задержалось, вроде отрезов панбархата, которые сожрала моль уже к сорока дням, но вот адреса – это да. Угол Тверской, выходящий на Кремль, для городской квартиры, и Барвиха – для дачи.

Впрочем, Барвиха была заслугой не его, а его матери, сотрудницы Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции. Это она в конце двадцатых годов подсуетилась и вступила в дачно-строительный кооператив, учрежденный для работников Рабкрина. Место для кооператива им посоветовал старый приятель – много лет подряд он снимал на Высокше дачу и не мог нарадоваться на редкий для Подмосковья сухой сосновый воздух.

Участок между деревней Барвиха и станцией Раздоры кооперативу выдали без проволочек – Наркомат инспекции считался грозной организацией. Разработали проект типовой фанерной дачи площадью сорок метров, выбили двухгодичную ссуду в шестьдесят тысяч рублей на сорока трех членов кооператива, взяв с каждого по сто рублей вступительного взноса. Людям выдавали по двадцать соток на семью, а часть выделенных кооперативу земель предназначалась под широченные просеки, парки и общественные сооружения.

Бабка Мокеевой оказалась женщиной дальновидной. Во-первых, она получила сразу три участка, поскольку привлекла своих сестер, во-вторых, место выбрала крайне удачное – в самом высоком месте поселка, на опушке леса. Там росли только сосны без подлеска, и воздух поэтому хотелось кушать ложками. С обрыва открывался невероятный вид на излучину Москвы-реки, и усадьба Архангельское на другом берегу была словно на ладони. В начале тридцатых годов, когда Архангельское горело, к мокеевской бабке даже приезжали на это зрелище сослуживцы – телевизоров не было, и возможность в прямом эфире лицезреть чрезвычайные происшествия казалась крайне заманчивой.