Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

По большей части эти городки были по-прежнему застроены хрущевках. Многие из них разваливались, и во многих люди уже не Дили. Рядом с хрущёвками вырастали жутковатые двухэтажные бараки. Их строили здесь уже лет двадцать как. По большей части их собирали из цельных плит. Не бетона, а какого-то непонятного материала. Он был похож ни то на пластик, ни то на застывшую монтажную пену. Такие бараки часто обращались. Их строили из ядовитых материалов. Люди, которые в них жили, часто болели и быстро умирали. Сами эти домики поначалу выглядели мило, но после дождей и снега портились, и выглядели хуже, чем те хрущёвки.

«Страшные места, – думала Меля, – и жизнь тут страшная. Кто бы мог исправить всё это?».

Только сейчас Меля, почти всю жизнь пролившая в Москве, вспомнила, какая же в провинции бедность.

Внезапно Меля осознала, что она погрузилась в ужаснейшее царство нищеты. Нищета окружала её повсюду. Куда бы она ни посмотрела, – вокруг не было видно ничего, кроме нищеты. И она поняла, что теперь и она сама будет нищей, потому что в этом мире можно быть либо нищим, либо мерзавцем. А она никогда не будет мерзавкой.

На одно время виды за окном до такой степени заворожили её, что Меля даже отложила книгу, которую читала. Сосредоточиться на новом сериале она тоже не могла. Её взор сам норовил оторваться от экрана, чтобы обратиться в сторону окна. Окно манило, притягивало её. И очень скоро оно окончательно отложила и книгу, и планшет и уставилась в окно.

Только чипсы хрустели у неё на зубах.

Наступил вечер, а затем ночь. Они ехали дольше, чем планировалось. Только ко второму часу ночи они прибыли в посёлок. Автобус остановился прямо на главной площади. Это было огромное бесформенное пятно, к тому же абсолютно пустое, занимавшее центр этого селения. Ни то поляна, ни то пустырь, совершенно голый, вообще без травы, но при этом не заасфальтированный. Вокруг него стояли покрашенные в синий и зелёный цвет деревянные домики в два этаже, несколько бетонных трёхэтажек и кирпичная управа. Над её крыльцом была отдельная крыша из покрашенной в тёмно-зелёный цвет десяти. Её подпирали две толстые трубы, которые отдалённо напоминали колонны.

Фонарей нигде не было. Весь этот странный плац освещался только фарами автобуса.

Мелю ждали. Она заранее связалась с тем, кто должен был её приютить.

Едва она вышла из автобуса, этот мужик сразу попался ей на глаза. Это был самый обычный мужик, каких много в провинции. На нём были тельняшка, камуфляжные штаны и тонкие летние берцы. Лицо его было суровым и худым. На фоне тощих скул нос казался каким-то неестественно большим. Когда было красновато-землистого оттенка. Короче, на вид он был типичный русский с юга страны.

Некоторые приняли бы его за фээсбэшного провокатора. Но Меля об этом не подумала. Не потому, что была глупа, а потому, что доверяла русичке, которая дала его контакты. Русичке же она доверяла не потому, что не ожидала подвоха, а потому, что жила по принципу: я сделаю всё, что от меня просят, и пусть случится так, как случится. Меля не очень-то любила себя. Не потому, что она себя ненавидела. Ненависти к самой себе в ней не было ни на грош. Она просто не обращала внимания на себя и свои чувства и не рефлексировала о них. Она делала так, как ей говорили, не ожидая ничего хорошего. Она никогда не разочаровывалась в людях, поскольку вообще не верила никогда в людей. Мир вокруг она воспринимала как одну огромную механическую диараму. Людей она считала движущимися в ней болванчиками.

Некоторым казалось, что Меля ненавидит людей и считает, что они –грязь под ногами. Это было не так. На самом деле люди были ей до лампочки. Она и сама была себе до лампочки. Она жила не в том мире, в каком жило большинство её сверстниц. И этим она отличалась от них.

Следующие три или четыре дня Меля провела в доме того мужика. Он просил, чтоб она называла его Сергей. Русичка звала его Вадимом. Меля не любила допытываться и называла его так, как хотел он сам. Она вообще не любила спорить и задавать лишних вопросов. Если человек просил называть его Сергеем, – пожалуйста. Что бы там ни было, это не её дело. Не всё ей положено знать. Меля считала, что если человек ей о чём-то не сказал, то это не её дело. Значит, были на то неведомые ей причины. Знать ей о них и не нужно. Есть то, что сокрыто от людей. Лезть в это совершенно не обязательно.

Меля никогда не задавала лишних вопросов. Если её спрашивали, она отвечала, но сама она вообще очень редко спрашивала. Обычно она довольствовалась тем, что ей говорили.

«Если человек мне не сказал, – думала она, – значит, мне это и знать не нужно.».