Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Ничего особого директриса им не сказала. Полиция разбирается, подключился отдел «Э».

Прошло ещё два дня. С нами поговорила Караханова. Она в то время возглавляла «Протон» в целом. Эта молодая женщина была директором всего нашего образовательного комплекса.

Разумеется, директор всего «Протона» в целом – должность исключительно номинальная. Этот человек царствует, но не правит.

Разговор с Карахановой был пустой и ничего для нас не изменил.

Потом начались каникулы.

В самом их начале Марина Юрьевна позвонила нам и

сказала, что против нас идёт досудебное

разбирательство. Надо готовиться к обыску…

Дни шли, обыска всё не было. Каникулы подходили к концу. Оставалось три дня: пятница, суббота и воскресенье. В понедельник в школу.

В четверг я договорился с Венедиктом Кумариным о личной встрече. Встречу назначили на 13:00. Местом для неё избрали книжный магазин «Фаланстер».

Было мрачные промозглое утро. За окном шёл мелкий дождь. Мокрые ветви оголённых деревьев неспешно покачивались на ветру.

В четыре часа утра в квартире раздался звонок. Затем ещё один. Звонили на все телефоны: на мамин, на отцовский, даже на мой…

Злобный человек со страшным голосом требовал: срочно собирайтесь и немедленно идите в РОВД «Филёвский парк». Иначе будет хуже.

Опер называл себя «капитан Малов».

Боже, как часто мне потом придётся слышать эту фамилию!

Мы быстро оделись и пошли.

Перед выходом я успел написать Кумарину: «Кажется, за мной пришли…».

Тогда я ещё не знал, что ответ на своё сообщение я

получу лишь по прошествии полутора лет…

Мы быстро шли, по пути обговаривая, что я буду говорить.

Наконец, мы оказались возле РОВД. На проходной там сидели молодые полицейские – красивые ребята лет восемнадцати-двадцати. Они сидели, положив обутые в берцы ноги на столы, и мирно ели пирожные. Укорочённые автоматы Калашникова лежали на столах среди вместе со сладостями.

Сначала они не хотели нас пропускать. Тут нам позвонил опер. Он спрашивал, почему мы ещё не пришли. Мы объяснили ему ситуацию. Через минуту он сам вышел к нам на проходную.

Это был толстый мерзкий опер с красным как помидор лицом, обвислыми щеками как у бульдога, длинным и тонким крысиным носиком, с омерзительно бегающими глазками. Он был лысый и уродливый. На нём были рваные кроссовки и джинсы и короткая спортивная куртка синего цвета. В руках он держал телефон и смятую в кулаке спортивную шапку.

– Ну вот и явились наши террористы! – процедил он, утробно захохотав. Пока он говорил, лицо его искажалось нервными тиками.

Мы пошли за ним через грязный, заваленный хламом полицейский двор. Вошли в здание. Он провёл нас в сырую и мрачную комнату с решёткой на окне.

Это не была тюремная камера. Окно там было большое, как во всех нормальных комнатах. Вот только на окне стояла решётка.

По обе стороны от окна вдоль стен стояли железные скамьи с дырочками. Между ними помещался такой же дырявый как решето стол. Как я понял, это была комната для допросов.

В комнате нас ждали двенадцать человек. Несколько из них были в полицейской форме, остальные – в штатском.

Нас пригласили сесть. Начался допрос.

Что особого я могу про него рассказать? Были угрозы, были пытки.

«Если ты не признаешься сейчас же, я тебе свяжу, в багажник положу, отвезу в лес нахуй, привяжу там к дереву, бензином оболью и подожгу, блядь, нахуй!» – орал на меня толстый опер.

Туда-сюда по комнате ходил один его напарник. Ему было лет тридцать пять, возможно, сорок. Ростом он был чуть выше меня. У него были холодные, острые серо-голубые глаза.бледная коже плотно обтягивала череп. Тонкие губы, длинный и острый нос. Всё в этом человеке было каков-то недоброе. У него были блондинистые волосы и уставная стрижка. Из одежды на нём был чёрный свитер, короткий синий пуховик, чёрные кожаные ботинки, довольно широкие джинсы и чёрная кепка-бейсболка.

Он ходил туда-сюда и молчал.

Уже тогда я понял, что это очень недобрый человек.

После нескольких часов пыток я согласился дать показания.

Не знаю, почему я согласился.

Там дело было такое. Они угрожали, затем пытались.

Пытали прямо на глазах у родителей. Это было ужасно.

Мама требовала, чтобы я признался, но я не хотел.

Затем толстяк достал телефон и открыл там «ВКонтакте». Он нашёл группу «Союз советских офицеров и всех, верных СССР», отыскал там посты, где рассказывалось о наших акциях. Он показал мне фото листовок и коммюнике.

«Ваша работа?!» – злобно спросил опер.

И тут я посмотрел в заплаканные глаза своей несчастной матери, потом на опера, потом на окно, потом опять на маму, потом опять на опера. Я глубоко вздохнул и… признался во всём.

Точнее, нет. Я только сказал, что сейчас признаюсь во всём.

Надо было видеть, как обрадовались опера! Сразу протокол решили составлять.

Нас вывели из отделения и усадили в автомобиль. Это был роскошный седан BMW. Салон его был весь обит мягкой бежевой кожей.