Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Неудивительно, что Соня Барнаш так любила писать портреты именно школьных надзирателей. Эту девушку всегда привлекало всё мерзкое и ужасное.

Когда социальный педагог стареет, он неизбежно превращается в ужасного урода. Вся гнусь, вся скверна будто бы с возрастом просачивается сквозь кожу и вылезает наружу. Сразу становится видно, что за человек перед тобой.

Учителя, настоящие учителя, такие, которые именно учат, с годами приобретают степенность. Старость не уродуется их. Их волосы седеют, лица покрываются морщинами. Они становятся мудрыми старцами и старицами. Такими важными и величественными. Но это касается только настоящих учителей – историков, математиков, физиков… А вот социальные педагоги со временем превращаются в настоящих демонов. В старости на них смотреть страшно.

Отвратительная тётка приблизилась ко мне.

– Эй, иди сюда! – гаркнула женщина, схватив меня за рукав.

Я почувствовал как её грязная, вся вымазанная в сале и соусе рука крепко схватилась за ткань.

– Что такое? – спросил я.

– Иди-иди, сейчас всё поймёшь, дружочек-пирожочек! – затараторила она мерзким пренебрежительносюсюкающим тоном, стараясь при этом не смотреть мне в глаза.

Мы пошли обратно к школе. Всё время, пока мы шли, женщина плотно держала меня за рукав. Я молчал, хотя и нервничал.

Мы пришли ко дверям школы.

– Жди здесь! – сказала мне женщина и пошла внутрь.

Я остался ждать на крыльце.

Я посмотрел на этот мокрый унылый мир и тяжело вздохнул.на двое сделалось страшно и больно. В этот момент по жестяной крыше закрывавшего крыльцо козырька тихонько застучали дождевые капли.

Начинался холодный ноябрьский ливень.

Трясущимися от страха руками я приоткрыл тяжёлую железную дверь, выкраденную серой масляной краской. Резная деревянная ручка показалась мне тогда особо приятной на ощупь. Я вошёл в школу, прошагал к кабинету директора.

– Это ваш молодой человек? – услышал я, как спрашивает социальный педагог директора.

– Нет, что вы! Такого у нас нет! – Уверенно отвечала Марина Юрьевна, будто бы что-то разглядывая.

– Да ладно! – заверещал социальный педагог. – Так уж мы вам и поверим, Марина Юрьевна! Я его только что у вашей школы видела! Он сейчас там, за дверью стоит.

– А приведите мне его, – дрожащим от страха, с каждым звуком смолкающим голосом произнесла Марина

Юрьевна. – Может, вы обознались…

Я вошёл в кабинет.

Едва увидев меня, Марина Юрьевна схватилась за сердце.

Дальше был скандал: крики, стоны, мольбы, проклятия, риторические вопросы («зачем ты это сделал?») и прочее с том же духе.

Моих родителей вызвали в школу. На следующий день туда пошла моя мать.

Через несколько дней мы ещё раз сходили к директору. На сей раз не к Марине Юрьевне, а к директору всего «Протона».

Тогда этот пост занимала госпожа Караханова. Разумеется, она именно что занимала пост. Реальной власти у этого человека не было от слова «вообще». Она приходила в школу не каждый день и редко когда задерживалась больше, чем на два часа. Подписывала бумаги, пила кофе, принимала немногочисленных посетителей, а затем уезжала домой на своей «Bentley».

Вместо неё правила учительская корпорация. Учителя сами составляли документы и приносили ей на подпись.

А она подписывала и никогда не читала.

С того момента, как школы нашего района были объединены в образовательный центр «Протон», власть директоров ещё больше ослабла. Она и раньше-то была невелика, но после этого почти все директора у нас окончательно превратились в подставных фигур. До этого директор считался старшим завхозом, самым главным по технической и бытовой части. Теперь же он воспринимался как кукла.

Этой участи избежала только Марина Юрьевна. Ей не было ничего. Она свою власть сохранила. Но ведь она была такая одна. Остальные директора после объединения окончательно растеряли своё и без того скудное влияние.

Объединение школ ослабило власть социальных педагогов. До того, как наши школы слились, – такие как Нина Ивановна обладали огромным влиянием.

Собственно, бабка Энгельгардт фактически управляла 737-й школой. Не одна, разумеется, в договоре с учительской корпорацией и госпожами, но управляла же! Притом правила она методами не столько открыто диктаторскими, сколько иезуитскими.

После объединения влияние Энгельгардт и компании ослабло, хотя полностью и не исчезло. Теперь социальные педагоги уже не были самыми главными в «Протоне». Однако их влияние было ещё велико.

Теперь основная власть принадлежала учительской корпорации. Всем заправляли учителя-предметники.

Что же директор?

Директор «Протона» сидела в своём огромном, размером с трёхкомнатную квартиру кабинете как истукан, молча подписывала то, что ей велели подписывать, получала за это ни то пятьсот, ни восемьсот тысяч рублей в месяц и никаких вопросов не задавала. Её власть была исключительно номинальной.

Но вернёмся к делу.

Мне велели идти домой и сказать родителям, что завтра им нужно явиться в школу для важного разговора. Для меня это было нелегко, но я сделал так, как меня просили.

Конечно, дома был серьёзный скандал. Следующим вечером родители пошли в школу.