Тепло очага

— Когда отбирают моих волов, каждый раз обещают — скоро дадим тебе лошадей… Лошадь умна, слово понимает…

— И девушек на лошади умыкают! — улыбнулся Хаджисмел.

— И алам[13] на лошади проносят…

Возница оживился, в голосе его впервые прозвучали радостные нотки, и Хаджисмелу захотелось рассказать случаи какой-нибудь, историю о лошади, и он вспомнил все, что слышал или читал. Поговорили о скачках, о джигитовке, и, когда возница поправлял шляпу, Хаджисмел увидел его сияющие глаза.

В это время их догнала быстрая четырехколесная бричка. Лошади с коротко остриженными гривами бежали, горделиво изгибая длинные шеи, высоко держа головы. Бричка, обогнав арбу, промчалась было мимо, но тут же остановилась.

— Хаджисмел! — крикнул возчик.

— Батрадз! — отозвался Хаджисмел.

Они спрыгнули на землю, обнялись, закружились на радостях. Батрадз, остыв немного, бросился к арбе и схватил чемодан.

— Оставь, — запротестовал Хаджисмел. Он кивнул на возницу в войлочной шляпе: — Полпути мы проехали вместе, вместе доедем и до конца.

— О чем ты говоришь?! Садись скорее и помчимся в село!

— Поезжай сам и скажи моим — пусть накрывают столы!

Батрадз покачал головой:

— Ты что, побратался с ним?

— Нет, но доедем мы вместе, — ответил Хаджисмел и двинулся к арбе.

— Не знаю, что и сказать, — Батрадз сел в телегу и взмахнул кнутом. — Не нравится мне это…

Лошади рванули с места, и волы сами тронулись следом за бричкой.

— Садись, — позвал Хаджисмел своего возницу.

Тот даже головы не поднял, шагал и шагал следом за арбой. Хаджисмел вдруг вспомнил, что Батрадз никакого внимания не обратил на возницу, не поздоровался с ним и, более того, говорил о нем так, будто тот не стоял здесь же рядом.

Кукурузное поле кончилось, дорога вышла на луга, на пастбище, вильнула в сторону и устремилась к высокому кургану. Волы остановились, хотя никто их не останавливал. Возница грузно взошел на вершину кургана, повернулся лицом в ту сторону, откуда они приехали, и долго смотрел куда-то вдаль. Потом поправил на голове войлочную шляпу, подтянул штаны и стал спускаться с кургана. Как только он достиг дороги, волы, так же, без понукания, тронулись с места.

И снова вильнула дорога, повернув на этот раз к сельскому кладбищу.

Кладбище… Покрытые дерном низкие могилы. Резные каменные памятники… Волы опять сами остановились. Парень протянул в кузов руку, достал откуда-то из-под мешков горсть красных слив, положил в карман и пошел между могилами в самый конец кладбища. Остановился возле одного из памятников и застыл. Долго стоял, потом нагнулся. Может, сливы положил на могилу?..

Когда он возвратился, Хаджисмел сошел с арбы и, опустив голову, произнес:

— Светлая память покойному… Прости, я ничего не знал о твоем горе…

Они молча шли по обе стороны арбы. Печаль возницы передалась и Хаджисмелу, и от той радости, с которой он проснулся утром, ничего уже не осталось.

— Когда же случилось это несчастье? — спросил Хаджисмел, глянув на своего спутника через арбу.

— Все расскажут тебе, — ответил тот. — Даже спрашивать не придется…

— Кого не надо будет спрашивать?

— Тех, кто увидит нас вместе…

Въехали в село. Перед самыми рогами волов завертелись, шаля, босоногие мальчишки. Хаджисмелу казалась, что запрыгнут сейчас они в кузов и растащат все, что найдут в нем. А мальчишки сбегались, разбегались, возбужденно шушукались о чем-то, и Хаджисмел слышал свое имя.

На втором перекрестке он взял чемодан и, поблагодарив возницу, свернул за угол. Арба же продолжила свой путь и скрылась. Прошагав немного, Хаджисмел услышал мальчишечьи крики, потом тоненький ясный голос:

Дзыбын — обормот,
Толстобрюхий бегемот!
Дзыбын — дьявол, домовой,
У Дзыбына глаз дурной!
Сглазил он свою арбу —
Тащит сено на горбу!

Что-то еще кричали мальчишки, но слов их уже нельзя было разобрать…

Три дня длилось застолье, звучали тосты, горел, не угасая, жаркий огонь в печи… Дети тянулись к Хаджисмелу, лезли к нему на колени, надевали на себя его фуражку, трогали петлицы… Старшие чествовали Хаджисмела, как героя, потому что он участвовал в боях у озера Хасан и на Халхин-Голе и отличился там…

Три дня длилось застолье, а на четвертый, когда все стихло, к Хаджисмелу пришли его ровесники, друзья, и среди них Батрадз… Мать снова накрыла стол, и закипело веселье, и словам приветствия не было концами наконец, когда все утомились и успокоились немного, Хаджисмел сказал, обращаясь к Батрадзу:

— Мне кажется, что Дзыбын на тебя обиделся.

— Ты это на лбу его прочитал?

— Да, он не слишком словоохотлив…

— О чем же вы все-таки говорили?

— Да так, ни о чем… Он показался мне каким-то странным…