Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Зато комиссии, все без исключения, ругали нас за эту галерею:

— Зачем всех? Надо повесить самых достойных, чтоб остальным пример был.

— И еще какие-то пестрые картонки! Безвкусица. Неэстетично…

— Прямо деревня допотопная.

Но мы на эти наскоки внимания не обращали. Детям нравилось видеть себя: стало уютнее и как-то по-домашнему. И теперь они по-хозяйски относились к отрядной комнате — пусть только плюнет кто-нибудь на пол, тут же напустятся со всех сторон!

Меня это несказанно радовало. Вот, думалось, сначала отрядная, а потом и весь детский дом станет для них родным. И они перестанут, наконец, устраивать «дымовухи», поджигая обивку диванов, бить стекла в окнах.

К Новому году шефы подарили дорогую одежду — на выход. Шикарные платья и костюмы модного покроя и обувь — элегантная, как у пижонов.

Когда мой отряд впервые надел обновы и вошел в актовый зал, все зааплодировали.

Но недолго воспитанники выглядели такими красавцами — скоро, очень скоро, наряды обтерхались, засалились.

Дети вообще понятия не имели о бережливости. Вместо того чтобы постирать запачкавшиеся рубахи, майки, колготки, запихивали их за шкафы или кидали в урну для мусора, а потом требовали новое. Приходилось идти на поклон к кастелянше и просить. Давала она, правда, детскую одежду безотказно и равнодушно — шефы одаривали нас щедро.

…ОПЯТЬ ШМОНАЛИ!

Но хотя внешнее процветание было налицо, внутренних трудностей по-прежнему было невпроворот. И главная из них — «бегуны» — наш бич.

Самая неисправимая — Лена Ринейская из восьмого. У девочки был только отец. Мать умерла, когда Лене и года не исполнилось. Лену поместили в дом ребенка, затем в детский дом. Однако дома она бывала. И отца своего любила. Любила болезненно и исступленно.

Мое знакомство с Леной состоялось в ноябре. Ее задержали в универмаге — пыталась вынести костюм из зала самообслуживания.

Побыла она в детском доме несколько дней — и снова исчезла. А через три дня опять звонят из районного отделения милиции — приезжайте, задержали…

На этот раз произошло с ней вот что.

Сбежав из детского дома, она прямиком направилась к отцу. Отец, хронический алкоголик, приходу дочери обрадовался и, не умея выразить радость по-другому, предложил ей выпить вместе с ним. Было это в пятницу, и у него в загашнике уже стояли три бутылки «бормотухи». Когда же зелье кончилось, перешли на «синенькую» — жидкость для мытья стекол, разводя ее один к десяти…

Так, незаметно, смутно прошли сутки от пятницы до субботы. Лене стало плохо. Нагрузки на ее больное сердце оказалось многовато. Не имея под рукой никаких эффективных средств, отец споил ей флакон валерианы. Лена, плохо помня как, все же выбралась из квартиры, пока отец возился с аптечкой, ища, чем бы себя утешить…

Дальше она уже ничего не помнила.

В протоколе, составленном в местном отделении милиции, значилось, что ее нашли в подъезде, в воскресенье утром. Обнаружили девочку жильцы этого дома. Ночь она провела в бессознательном состоянии. Тело, неподвижно лежащее почти впритык к входной двери, по-видимому, не раз попалось на глаза поздним прохожим, но… мало ли пьяных валяется на улицах?

В милиции Лена находилась почти сутки. Документов при ней не оказалось (откуда?!), а по отечному (после затяжного «застолья» с отцом и сердечного приступа) лицу невозможно было определить, сколько ей лет — пятнадцать или двадцать пять? К тому же безбожно наляпанная косметика прибавляла еще лет пяток…

А на зимних каникулах Лена опять сбежала. Нашли беглянку, как всегда, у отца. Тот пил и поил дочь. На этот раз против него было возбуждено уголовное дело.

Когда зачитали приговор, с Леной случилась истерика. Меня к себе не подпускала.

После суда Лена замкнулась. Говорили — не иначе как тронулась. Потом от отца из заключения стали приходить нежные письма. Лена отошла, сама бралась за какие-нибудь дела и выполняла их добросовестно.

Но вот пришла весна, и Лена опять заколобродила. Появились друзья на стороне. К ним и убегала. Каждый раз — к новым… И еще говорили, что вроде с ворами связалась. И «наводит».

А пропаж из бытовок было не счесть.

Организованную борьбу с кражами надо было начинать с «отлова» бывших, за которыми такие грешки водились.

По соседству с детским домом жила Фроська. Лена с ней водилась, вероятно, на почве «общих дел». С Фроськой знакомство состоялось в канун ноябрьских праздников. Я как раз дежурила в ночь. Все шло спокойно, дети понемногу засыпали, как вдруг врывается на второй этаж Фроська, до такой степени пьяная, что воздух вокруг нее воспламенился бы — только чиркни спичкой.

Разбуянилась. А наоравшись вволю, решила взломать дверь в пионерскую. Я позволила себе ей этого не позволить. В заключение непродолжительной схватки пуговицы на моей блузке оказались оторванными с мясом, а руки расцарапаны до крови длиннющими и твердыми, как у птицы, когтями Фроськи.

Сама же она оказалась на нижней ступеньке входной лестницы, по всей вероятности, не успев даже пересчитать предыдущие.