– Я – нет, ни в коем случае. Мне действительно не нужно вас убивать – я всего лишь разоблачитель. Или, если хотите, ваш диагност и терапевт. Но вы слишком долго скрывали правду от себя самой, милая моя, прятали свое лицо, хоронили собственных демонов, вместо того чтобы выпустить их и вступить с ними в противоборство, отрицали свои страхи, хотя надо было внимательно их рассмотреть и тщательно изучить. А знаете, что бывает с людьми, которые держат все проблемы в узде? Они от этого умирают…
В голосе Малюмона не было ни малейшего сочувствия – он просто констатировал факты. «Как и любой психопат, – рассматривая его, сказала себе Лудивина, – он не испытывает ничего, кроме своеобразного ликования, отбирая жизнь. Его охватывает эйфория в тот момент, когда он играет в Бога. Но, как человек исключительного ума, Малюмон знает все механизмы психики и в курсе, что детские аффективные расстройства с возрастом компенсируются намеренным подавлением любых эмоций».
Надо было найти способ пробиться в его эмоциональную сферу, увлечь его на эту территорию, чтобы он перестал видеть в ней только объект, необходимый для осуществления своих целей, чтобы он взглянул на нее как на женщину. А для этого требовалось найти его болевую точку, чувствительную струнку, где бы она ни находилась. Ей нужно время на то, чтобы эффект от наркотиков еще чуть-чуть уменьшился, чтобы восстановился нормальный сердечный ритм и накопилось немного сил.
– Доктор, – хрипло проговорила Лудивина, у которой пересохло в горле, – вы в том же положении, что и я, и сами прекрасно об этом знаете… Все это… не более чем спектакль, который вы разыгрываете для собственного успокоения. Что вы скрываете в глубине… души? Чего боитесь? Каков ваш главный страх, настолько невыносимый, что вам приходится прятать его за чужими кошмарами?
Малюмон едва заметно усмехнулся.
– Не пытайтесь увлечь меня в этом направлении, Лудивина, – сказал он голосом, который сейчас уже казался почти обычным. – Это не даст вам ничего, кроме разочарования. Вам не приходило в голову, что не у каждого явления есть причина? Вероятно, у вас на языке вертится вопрос, было ли мое детство несчастным? Нет, наоборот, я был окружен такой любовью, о которой другие могут лишь мечтать. Меня никто не бил и не насиловал. До восемнадцати лет я не был свидетелем чужой смерти. По сути, мое детство можно назвать довольно скучным, но идеально сбалансированным.
– Однако камень преткновения все-таки был. Вы сами это прекрасно знаете.
– Нет, Лудивина. – Малюмон качнул в ее сторону указательным пальцем. – Вы тоже кое-что прекрасно знаете. Не существует рационального и психологического объяснения поступкам некоторых «серийных убийц», давайте их так называть. Будь вы сейчас способны мыслить более ясно, вы бы дали им определение «чистое зло».
Лудивина постаралась изобразить игривую улыбку: пока разговор развлекает Малюмона, он не распылит ей в лицо очередную дозу наркотической смеси.
– А вы, доктор? Какое определение вы дадите самому себе?
– «Разоблачитель» – я уже говорил вам. Оглядитесь хорошенько, Лудивина, окиньте внутренним взором все эти гнилые оболочки, которые я оставляю за собой. Я всего лишь помогал этим людям вступить в противоборство с собственными страхами, и ни один не выжил в этой схватке.
– А подростки из поезда Париж – Андай? Почему вы их выбрали?
– Ах, Пьер и Силас… Мальчики хорошо поддавались влиянию, вот и все. На их месте мог оказаться кто угодно – какой-нибудь священник, или Джастин Бибер, или девчонка с улицы. Они были готовы, только ждали того, кто подтолкнет их в нужном направлении, поведет за собой, как тысячи других.
– Но их повели за собой вы. Почему?
– Потому что кто-то должен был это сделать. Я разоблачил в них то, чего они
– Вы были их психиатром. Они вам доверяли и слушались во всем, потому что вы подчинили их своей воле. Они видели в вас человека, который обещал им исцеление.
– Но я ведь сдержал обещание.
– Смерть – это не исцеление.
Малюмон приблизился настолько, что почти касался лица Лудивины – она чувствовала его дыхание.
– Что вы об этом знаете? Для некоторых смерть – единственное лекарство. И она дает им возможность оставить после себя то, что выходит далеко за рамки их жалкой личности, – послание цивилизации, ибо все мои ученики один за другим заставляли прозреть человечество.