Терпение (СИ)

          Коля молча развернулся и пошел своей дорогой. Но на выходных пришел в Прямухино. Он посидел немного на лавке у палисадника Семеновых, в надежде, что Любка может быть сама выйдет из дома. Но потом собрался с духом, прошел к дому и постучал в дверь. Открыл ему Юрий.

          - Здрасьте, - буркнул Коля, растерявшись.

          - Здорово, проходи, что ли… - как-то лениво пригласил его отец Любы.

          - А Люба-то где? – спросил уже на кухне Коля.

          - У Юльки с Пашкой. Она с нами больше не живет.

          - Даже так?

          Юрий покачал головой.

          - Может, выпьем? – предложил он.

          - Не буду я… -  отказался Коля, с интересом глядя на своего родного отца.

          - Да похож, похож! – вдруг рассмеялся он, - Я-то знал всегда, что от меня тебя Наташка родила.

          Колян опустил глаза.

          - Могли бы и нам рассказать раньше, - проговорил он.

          - Да, - со смехом согласился Юрий, - да только кто же знал, что вы именно друг в дружку втюхаетесь? Ладно, не вешай нос, все наладится!

          Колян чуть ли не с брезгливостью выскочил из дома и пошел к Пашке.

Открыла ему дверь Люба. Она показалась ему высокой, строгой, но взгляд ее был нежный, теплый.

-Уходи, Коленька… тихо проговорила она. – Не нужно тебе меня видеть, как и мне тебя.  Что же поделать, что было – то прошло, все по-другому теперь…

Коля слушал ее, и не узнавал ее голоса… Казалось, что хоть она стоит перед ним, и он видит, как шевелятся ее губы, но голос доносится откуда-то издалека…

 - Терпения тебе, родной мой, хороший мой, любимый…  - помолчав, проговорила Люба, - больше ничего тебе сказать не могу. Спасибо, что ты есть, что ты был… Я за тебя молиться буду.… Не увидимся мы больше, нельзя…Прощай… - и, в последний раз взглянув на него коротко, затворила за собой дверь.

Больше Коля никогда не видел Любу.

Часть вторая

«1»

          Пять лет назад отец Александр привез Любу в Троицкий монастырь, чтобы она немного пожила там, привела в порядок мысли, подумала о душе и своем будущем. С тех пор она выходила за территорию монастыря только по послушанию. Сначала, конечно, ее тянуло в Прямухино, болели любовные раны, скучалось по семье, по пошлой жизни. Но, чем дольше она оставалась под сенью Святой Троицы, тем светлее становилось настоящее, тем меньше тянуло в мир. Три года она прожила здесь послушницей, прежде чем приняла рясофорный постриг, и вот теперь матушка настоятельница испытывая ее, предполагала возможность пострига мантийного, что значило уже вступление в ангельский чин. И если Люба и трепетала от такого предположения, то не от того, что размышляла еще о своем дальнейшем пути, или могла вернуться в мир, она по скромности своей не видела себя достойной такого чина.

          Она полюбила монастырь, сестер, службу, но вспоминала и Колю. Когда матушка намекала только еще о постриге, Любка честно призналась, что, наверное, любит его.

          - И вернуться хочешь? - мягко спросила настоятельница.

          - Нет, все равно ведь не быть нам с ним, - твердо ответила Люба.

          - А если бы было можно?

          - Уже нет. Мне там нет места. Нет... - Люба помолчала и добавила, - Господь так устроил, значит, так нам обоим и нужно. И, если честно, уже кажется, что мне невозможно было бы по-другому жить... Не представляю себя снова в Прямухино. Хоть и повидать тянет.

          За эти пять лет из всех близких она виделась только со старшим братом Пашей и его женой Юлей. Люба передавала через них поклоны матери и свои вопросы о благословении, но Надежда однозначно махнула рукой: "Пусть себе живет, где хочет, раз ей с нами так плохо". Хотя на самом деле плохо было Надежде. Она не понимала, как живут ее дети, почему совершают такие странные с ее точки зрения поступки, как уход дочери в монастырь и женитьба Павла на Юле. За жизнью старшего сына она следила особенно ревниво. Пыталась найти изъян даже не в невестке, а в отношении сына к жене. Казалось, что Павел не любит Юлю, просто себе внушил обязанность поднимать семью погибшего брата, но у них рождались совместные дети, в доме царили мир и порядок. Чего сама Надежда так и не познала - мирной семейной жизни. После ухода Любы в их семье правда воцарилась, наконец, тишина, потому что Надежда справедливо, но молча обвиняла в несчастье дочери мужа, а тот так же безмолвно признавал свою вину. Но тишина эта была не мирной, Аня назвала ее однажды затишьем перед бурей, и мать про себя согласилась с дочерью. Надежда жила теперь с мужем и семьей младшей дочери. Нюрка с Роськой пристроили еще целую избу к дому, и она почти не встречалась с ними. Аня уже работала в Прямухинской школе учителем в начальных классах, Роська перестал уезжать на заработки в город. В этом году он устроился в Прямухинскую котельную, да и от перепадающих халтур от дачников не отказывался. Надежде не нравилось то, что он не стал работать в городе, сказать ему об этом прямо не хотела, но не могла удержаться, чтобы не показывать недовольства своим видом. Но когда после пятилетнего безвестного отсутствия в деревне появилась бывшая Роськина невеста Вика, Надежда уже выговаривала Нюрке, чтобы та гнала мужа работать подальше от его бывшей. На что дочка только отмахивалась.