Терпение (СИ)

          Домой Аня пришла уже к вечеру, когда на улице темнело и мороз крепчал. Она тихо прошла в их с Ромкой половину, сняла сапоги и пуховик у порога, и остановилась посреди кухни.

          - Ань, ты? - подал голос из комнаты муж.

          - А кто еще может быть? - спросила она тихо.

          Ромка вышел из комнаты и остановился в дверном поеме, облокотившись на косяк.

          - Ну и как? Постригли Любку? - спросил он.

          - Ты так спрашиваешь, как будто ее в парикмахерской стригли, - проворчала Аня. - А она теперь и не Любка вовсе.

          - И кто же?

          - Инокиня Нина.

          - Тьфу ты, бред какой! - покачал головой Роська.

          - Почему бред? - Аня подошла к нему почти вплотную и заглянула в глаза.

          - Потому что, как в кино, никогда бы не подумал, что Любку так торкнет, что она в монастырь уйдет.

          - Лучше бы меня так торкнуло, - вздохнула Аня и отвернулась от Ромки.

          - Ты так не шути, - усмехнулся Роська, - хватит одной монашки уже.

          Аня молча прошла к умывальнику, хотела помыть руки, но он оказался пустой.

          - Иногда лучше не быть, чем быть, - глядя в пустой умывальник, почему-то сказала она.

          Роська махнул на нее рукой и снова скрылся  комнате. Аня закусила нижнюю губу и зажмурилась. Ей хотелось плакать, кричать, жаловаться, но это никогда у нее не получалось. За все пять лет ей не плакалось, не скандалилось. Сначала от счастья. Потом, когда причины для плача появились, оказалось, что слез нет. Есть тяжелая, сдавливающая душу боль, внутренний, раздирающий грудь крик, а слез нет.

          На следующий день Аня снова была у Юли. Паша с детьми строил горку на улице, поэтому Аня с Юлей сидели в тишине на кухне, на которой ничего, никогда не менялось, пили чай с пирожками, и Аня отчаянно завидовала хозяйке дома, ее счастью, покою, радости.

          - Юлька, а знаешь, я тебе завидую, - неожиданно для самой себя призналась она.

          - Да ты что? Чему? - удивилась Юля.

          - Семье твоей, любви вашей с Пашкой, время вас не берет, не меняет...

          - Что-то я не пойму, к чему это ты?

          - Эх, Юля. Нет у нас с Роськой этого ничего. Ни семьи, ни детей, ни радости, ничего нет. - Аня тяжело вздохнула, - Любви нет у нас. Понимаешь?

          - Ты не накручивай себя, Анют.

          - Я не накручиваю. Когда мы поженились, я, знаешь, как летала? Я счастливая такая была. А потом поняла - летаю я давно одна, Роське больше не латается что-то. Ну и я рухнула на землю с высоты своего тогдашнего полета. И все-все себе отбила - и радость, и крылья, и, кажется, любовь тоже. Недаром детей Бог не дает нам. Нет у нас ничего уже больше.

          - Аня, да что ты? - Юля тревожно смотрела на нее, - Откуда у тебя мысли такие?

          - А оттуда, Юля. Когда тебя не любят больше, это чувствуется. - Аня закрыла глаза и вдохнула, потом, снова посмотрев на Юлю, добавила, - А зачем тогда вообще вместе жить, если нет любви? Если и домой-то идти не хочется? Да и дома-то нет?

          - Это пройдет, - Юля погладила Аню по руке, - такое, наверное, у всех бывает, потом проходит. Кажется, что все напрасно, что живешь не с тем, не так, а потом оказывается, что лучше и роднее никого нет...

          Аня откинулась на выгнутую спинку старинного стула и скрестила руки на груди. Она долго рассматривала виденную тысячи раз кухню - белоснежную русскую печку, ажурные тоненькие салфеточки, разложенные в старом огромном буфете, гору детской обуви у порога, ворох уличной одежды, едва помещающийся на вешалке, веселенький узорчик на светлых обоях, раскрашенный кое-где кем-то из детей, и, наконец, перевела взгляд на Юлю, задумчиво смотревшую в свою уже пустую чайную чашку.

          - А как для Бога важнее, чтобы жить честно, и перед Ним, и перед собой, или чтобы Его закон исполнить? - спросила, наконец, Аня.

          - Смотря, что для тебя значит, честно жить, наверное, - перевела на нее взгляд Юля.

          - Честно, это если уже не можешь больше жить с человеком, это не жить с ним, вот моя правда. - Медленно произнесла Аня.

          - Может быть, если действительно не можешь... - после долгого молчания ответила Юля, и поспешно добавила, - Только если не ради кого-то другого его оставляешь. А именно  потому, что не можешь с ним быть, чтобы его не мучить... Только я вот все равно не уверена, что это правильно. Я бы так не смогла...

          - Юля, а ты Пашу любишь? - прямо спросила Аня.

          - Люблю, - улыбнулась Юля.

          - А он тебя?

          Юля только пожала плечами и отвернулась.

***

          В этом году зима кончилась как-то неожиданно, вечером было морозно и снежно, а с утра началась такая отчаянная оттепель, что снег сошел полностью за несколько дней, и стала пробиваться травка. Осуга вышла из берегов, ледоход от неожиданности все пропустили, зато только ленивый не сбегал посмотреть на речной разлив. Апрель радовал теплом, солнцем, и уже в начале мая цвели сады, одурманивая сладким запахом, шумели листья, и птицы, тоже, видимо, ошалевшие от такого буйства природы, давали такие оглушительные концерты, что некоторые дачники, приехавшие на майские праздники в деревню, и привыкшие к городскому шуму, не могли спать под эту лесную музыку.