Терра

Анджей (а думать о нем как об отце моего лучшего друга я не мог) не был какой-нибудь там загадочной личностью, жутковатым вампиром из историй на ночь. Обычный, нормальный человек, неуверенный, неспокойный.

Глаза у него были усталые, выразительные, но какие-то потухшие, будто на плохом рисунке. Ой, господи, жалкое зрелище, может, я на него, конечно, зло держал, что он Мэрвина бросил и все такое, но у меня возникло стойкое отвращение к этим его подслеповатым повадочкам.

– Злишься? – спросил меня мой отец.

Он сидел напротив, губы у него были искривлены: не то больно стало, не то смешно – по нему никогда не понять.

– Ну, а чего он Мэрвина бросил, какой же он отец? – прошептал я.

– А я какой отец?

– Хоть какой-нибудь.

Вернулась Стейси, поставила передо мной тарелку с пирогом и стукнула о край моей чашки носиком киношного кофейничка. На секунду она загородила мне Анджея и Мэрвина, но я слышал, о чем они разговаривают:

– Я не хочу сейчас говорить тебе, что мы начнем все заново, что я могу быть хорошим отцом. Думаю, если мог бы, я бы не сказал тогда твоей матери всех этих ужасных вещей.

Они говорили на польском (за одиннадцать лет дружбы с Мэрвином я обучился понимать его довольно неплохо), но Анджей частил, как будто язык был ему плохо знаком, и он старался скрыть ошибки.

– Слушай, ну мне приятно, что ты со мной познакомился, – протянул Мэрвин так, что, в общем, не было понятно, приятно ему или что.

Я такого Мэрвина знал, вид у него был равнодушный, совсем не заинтересованный, прям Нарцисс, которому не терпится глянуть на водичку. Так Мэрвин прятал волнение, желание понравиться.

– Я подумал, как ты там справляешься со всем этим? Никто ведь тебе не объяснял.

– В самое сердце, а? – сказал я своему отцу. – Но чуточку он припоздал с этим.

А так-то по ебалу еще дают за такие прозрения. Чтоб голова лучше работала.

– Не знаю, работает тут правило про то, что лучше поздно, чем никогда, или нет, – ответил Мэрвин.

– А он молодец, – сказал мой отец. – Не такой уж слюнявчик.

– Ты всегда его недооценивал.

Я возил кусочки теста в ванильном соусе, изредка отпивал кофе и слушал.

– Я подумал, – говорил Анджей, – чем ты занимаешься? Как сложилась твоя жизнь? Жив ли ты вообще?

Он что-то возил по столу, я не сразу рассмотрел зажигалку с польским орлом. Похвальный патриотизм.

– Помнишь, – сказал я своему отцу, – твою зажигу с серпом и молотом?

– Ну точно. Ты ж ее утопил.

– Тебе назло.

Отец хрипло засмеялся, сплюнул на пол сгусток плоти, который никто, кроме меня, не видел – бугорки альвеол и распоротые кашлем сосуды. Ой, вроде и кошмар, а я ко всему привык.

– Чего? – спросил мой отец. – Жутенько?

– Да нет уже.

– Я в Афган хотел поехать. Всех своими рапортами заебал. Дали отвод по легким. А мог бы быть другим человеком.

– Да куда уж, – сказал я, мешая сахар в кофе, крепком, как отцовская вера в советскую страну.

Анджей вот говорил:

– Мне стало стыдно. Это правда. Очень стыдно. Я даже не могу сказать, что был молод. Я был старше твоей матери, и все, что я мог ей дать, – деньги на аборт.

Это я видел затылок Мэрвина, видел, как напряжена у него спина, а Анджей Мэрвина знать не знал, для него не было тут тайных примет. Он, я понимал, видел самодовольного молодого человека, который такой херней не заморачивается.

Ой, каждый прячется, где может, куда душа пролезет, там и прячется.

– Давай-ка, – сказал Мэрвин, – ближе к делу. Денег у меня просить будешь, или что?

Взошла моя история, я аж устыдился. От мэрвиновского волнения, желания ему понравиться ни следа не осталось. Иногда все идет не так, прям вообще все.

Мой отец сказал:

– Да нормально Мэрвин с ним. Отец у него, что ли, ангел?

– А кто вообще ангел?

– Ну давай всех простим теперь.

Тут я увидел, что Анджей смотрит на меня. Ой, нечего пялиться. Сидит крыса, говорит со своими мертвыми, ты ей не мешай, мужик, ты на сына своего смотри. Анджей сказал Мэрвину:

– Хорошо, если так тебе будет легче, давай поговорим о другом. О тебе. О нас с тобой. Об Отце Крови, прародителе нашего вида.

– Отец Крови? Господи, компьютерная игра будто.

Но Мэрвин хотел знать. Может быть, это он хотел знать больше всего на свете.

И Анджей рассказал ему историю, которую я тоже с радостью послушал. Ой, интересно было. История такая: жил-был на свете Отец всех летучих мышей, до страшных пертурбаций в мироздании он летал по ночному небу и рассыпал звезды. Это было безобиднейшее существо, как и все звери тогда, он ничего не боялся и ничего не ненавидел. Он не пил кровь и не причинял боли скоту.

Потом случилась вся эта шняга с человечками, смертью и всепоглощающей темнотой. Тогда этот чудный зверь породил себе новых детей, вроде Мэрвина и Анджея, и заклял их очищать ночь для людей, уничтожать крупинки тьмы, которые те собрали за день.

«И пусть, – сказал он, – закрывая глаза, – ничего не боятся, потому что вы не оставите их».

Он заклял их пить кровь, потому что кровь есть жизнь, а во сне им требовалось умирать тысячу раз. Они принимали в себя кошмары так же, как мы принимали в себя болезни, нечто еще несуществующее для них становилось реальным. Невидимая работа.