Терра

Короче, Марина и Андрей на меня оба обиделись, обратно врубили звук на полную громкость.

– Ты не понимаешь!

– Это ты не понимаешь!

А я все понимал. Домой мне хотелось, на родину, только и всего. И чем дальше, тем острее я чувствовал это желание.

– Ладно, – сказал я, уложив бабло в чемодан. – Чтоб не спешить, заранее нужно выйти. Вы как думаете?

– Да рано еще. Может, поесть вам что-нибудь, ребята? – спросила Марина.

– Да не, пора уже. Ты пока позвони Патрику и пацанам. Сегодня вечерком могут подваливать за товаром.

Марину мы на закупку не брали никогда, была у нас определенная ответственность перед девочкой, тяжелый, значит, моральный долг был.

Она, конечно, обижалась, но все-таки не рвалась. Ой, помереть зазря никому не хочется, это и мужчине обидно, а уж тем более девочке.

– Ну, ни пуха ни пера, – сказала Марина.

– К черту, – ответили мы вразнобой.

Я поцеловал ее в щеку и вышел первым. Так-то катался на «мазерати», но я ж не дебил, чтобы на такой приметной машинке баблос или товар катать. Для дел был у меня старенький вишневый «шеви», рабочая лошадка.

Андрейка по делам ездил на таком же унылом зеленом «форде», краска с которого местами-то уже и пооблезла.

Баблишко я положил к себе.

– Алесь, ты к нам? – спросил я, когда ребята спустились.

– Ага, не могу больше слушать про Крым. В пизду Андрейку.

Между мной и Алесем навсегда осталась черта, мы ее больше не переходили. Я считал его своим другом, одним из лучших своих друзей, но была между нами (ой, сейчас, короче, будет ирония) зона отчуждения.

Я что-то не мог ему доверить, он что-то не мог доверить мне. Мы с ним были очень разные люди, но дела у нас велись удобно, отдохнуть вместе тоже могли хорошо.

Души вот у нас не сходились, но не с каждым же оно вот так – в самое сердце. А вот Мэрвин с Алесем ничего, у них дистанции не появилось. Странное дело, мы в одну историю попали, но меня она от Алеся отвернула, а Мэрвина – нет.

Ой, ну не надо, хорошо я к нему относился, ценил по-своему. Вот только было всегда что-то, о чем мы оба умалчивали.

Очень уж у нас с ним разные были понятия о добре, о душе, о том, чем душу свою замарать можно.

Вот мы уже оба убили, в той перестрелке-то. Из нас, в общем, чистеньким только Андрейка и остался, а мы с Мэрвином и Алесем хорошо так постреляли. Но грамотно. Живы вот остались.

Ну, говорю, уже и я убил, и Мэрвин убил, казалось бы, разницы нет, а все равно было у меня ощущение, что я бы невинного человека под нож не отправил, за тысячу жизней бы не смог забрать одну.

Я в тот раз стрелял, потому что мне умереть страшно было. Только поэтому.

И такая, на самом деле, в этом штука была: это ж я, получается, за одну-единственную, жалкую свою жизнь Бори Шустова могу человека положить, а за тысячу прекрасных людей – нет?

В общем, разница между мной и Алесем на самом-то деле все-таки была, только я теперь не знал, кто из нас со знаком плюс. Неоднозначно оно получилось.

Я вел машину, глядел на дорогу, пел песенки. Мы встречались с кубинцами недалеко от Пасадены, в заброшенном коттеджике, который нашли пару лет назад почти что случайно.

– Они согласились встретиться на наших условиях, кстати говоря, – сказал я. – Это чего значит? Значит, что намерения у них чисты.

– Ты их прям защищаешь.

– Хочу оправдать в своих глазах кубинцев. Те-то еще и кокс говняный привезли, а тут чисто, мне кажется, будет. Такое у меня предчувствие. Ребят, а может, завернем на обратном пути в Пасадену? Пропустим по стаканчику.

– Ты ебнутый, сначала товар завезти надо, – сказал Алесь.

– Да слушай, а почему бы и нет? – спросил Мэрвин. – Есть что-то в этой идее. Мы правильно и всего на часочек припаркуемся. Надо было поесть все-таки. Марина всегда права, и почему мы ее не слушаем?

– Вот и я говорю! Пасадена – прелесть!

Этот крошечный, по сравнению с Лос-Анджелесом, весь выбеленный солнцем городишко я любил до безумия. Было в нем что-то европейское, может, мост, похожий на огромный римский акведук, а может, по-испански вытянутый купол ратуши, французские окна и аркады, как у палаццо, за которыми скрывались витрины польских магазинчиков.

А какие там были рестики! Однажды мы с Одетт все выходные бродили по жарким улицам в толпе туристов и все равно задыхались от восторга и запаха цветов – глядели парад роз. Все было залито красным, будто кровью, господи, вся улица, съезжавшая вниз.

Мы остановились в симпатичном, недорогом отельчике с дурацкой неоновой розой на белоснежном фронтоне, и я встал пораньше, побродил по рассвету в поисках открытых лавок, чтобы кинуть ей на постель побольше цветов.

А во фруктовом салате Одетт попалось манго, на который у нее была аллергия, и она вся покрылась пятнами, обижалась на меня, а я смеялся над ней, что у нее щеки красные, как розы.

Мы до рассвета проболтали о какой-то удивительной чепухе, и я был счастлив, а потом пьяный нассал в бассейн и украл сэндвич из автомата.

– В высшее общество, – сказала Одетт, – тебе дорога закрыта.

Ой, да. Это уж точно.