Терра

– Да? – сказала она. – Не знаю. Новый штамм вируса, уже успевший прославиться как грипп «Калифорния», распространяется по Западному побережью Соединенных Штатов Америки. Вирус характеризуется высоким уровнем заболеваемости, смертность в данный момент составляет три процента. В настоящее время уже известно, что это реассортантный вирус, крайне устойчивый к лечению. Зарегистрированы первые случаи летального исхода в связи с осложнениями, однако врачи предупреждают население об опасности паники. Грипп «Калифорния», несмотря на новизну штамма, по прогнозам ученых, не намного превышает по летальности обыкновенный грипп. Вызывает опасения, однако, контагиозность заболевания, в данный момент тридцать пять стран сообщили о лабораторно подтвержденных случаях заражения этим вирусом. Ведение статистики, однако, осложняется проблемами с…

Я вскочил, открыл глаза. На CNN (видать, уснув, я локтем нажал на пульт) рыжая девчонка с серьезным лицом вещала о новом штамме гриппа. На картинке справа от нее был нарисован мультяшный серфингист в темных очках и медицинской маске.

– Вирусная пневмония является самым частым осложнением, которое дает грипп «Калифорния», поэтому заболевшим настоятельно рекомендуется лечиться в стационарных условиях. Может последовать резкое ухудшение состояния, при котором необходима будет неотложная медицинская помощь.

Я так и сидел, раскрыв рот, пока рыженькая перечисляла всем известные средства профилактики, которые списком появлялись под красной с белыми косточками плотью логотипа CNN.

Господи боже мой, каверна прорвалась.

И я был уверен, что грипп «Калифорния», пусть даже и чуть более жуткий, чем сезонный, далеко не единственное, что в ней спрятано.

Глава 25. Чокнуться можно

А другая мамкина тетка отличалась дурным нравом, ни одного не было родича, который бы с ней не поссорился. Она жила под Гомелем и работала кассиршей на какой-то крошечной, едва ли отмеченной на карте станции. Звали ее Люся. Люся курила как паровоз сигареты «Дымок», пила как скотина и всех вокруг решительно посылала на хуй.

Обыкновенная провинциальная хабалка, в ней ничего такого не было, чтобы остановить взгляд – толстеющая тетенька с крашенными под вино волосами, в турецком сарафанчике и сандалиях с гомельского рынка.

Была в ней какая-то глубокая неудовлетворенность миром, экзистенциальная потребность его переделать, поэтому она орала на молодежь, отчитывала старушек с большими баулами и по каждому поводу грозилась вызвать ментов.

Никто ее не устраивал, ни блядищи, ни серые мышки, ни бандиты, ни интеллигенты. Люся ненавидела всех, и на энергии этой ненависти она вставала по утрам и шла заваривать свой «Нескафе», который ненавидела не меньше всего остального.

Жизнь у нее как-то решительно не удалась, дочка уехала в Москву, сын подался в Прагу, мужа она схоронила рано, хотя никогда из-за этого всего не переживала:

– Туда ему, суке, и дорога. И чтоб эти там тоже в своих Москвах и Прагах передохли.

В общем, так бы и жить ей, паскуде, на белом свете без любви и без печали, как тут по телику она увидела репортаж о мелкой девчонке с лейкозом (ну, как всегда, просьбы помочь, деньгами или чем там).

Тут впервые это жесткое, неуютное сердце подосжалось, Люся поискала мобильный, перевела немножко белорусских рублей и с чувством выполненного долга легла спать.

Но девочка не шла у нее из головы. Такие ангельские глазки и такое тельце, в чем только душа держится. Тетя Люся, казалось, повидавшая на провинциальной станции многое, если не все, вдруг стала плакать по ночам.

– Чокнуться можно, – ворчала она. – Кто так сделал, чтобы маленькие дети умирали?

Каждый день ей снилась девочка Олечка с ангельскими глазками и говорила:

– Почему, тетя Люся, мне нужно умереть?

А тетя Люся все пересылала ей денюжку за денюжкой, на лечение, на то, чтоб ребенок жил и радовался, и солнце видел, как она говорила.

Тетя Люся сама не ожидала такого подвоха от своего сердца. У нее в голове не укладывалось, как так: девочка Олечка есть, и ее вдруг может не быть, она ляжет в гроб, неподвижная, опустевшая раньше времени.

– Нет, – сказала тетя Люся. – Я должна это остановить.

Наверное, она и вправду немножко сошла с ума, но разве это не здо́рово, сойти с ума в таком хорошем смысле?

Тетя Люся приехала в Гомель, купила в «Детском мире» большую, говорящую куклу и нашла больницу, где лежала девочка Олечка.

– Привет, – сказала Олечка, а тетя Люся смутилась, пожала плечами.

– Видела тут тебя по телевизору.

Добрых слов она никогда не говорила, ей было тяжело.

– По телевизору, значит, видела. Вот, держи куклу.

Олечка взяла куклу и улыбнулась.

– Спасибо.

– Вот тебе это дерьмо болтают, небось, – сказала тетя Люся. – Помрешь, на небо отправишься, будешь там летать и цветы собирать. Это все чушь собачья. Ты должна жить.