Терра

Ой, я задавал себе вопрос за вопросом, пытаясь втиснуться в застиранную моей мертвой мамкой рубашку.

На улице я тут же вымок до самых бинтов. Редкие машины заставляли воды моря расступиться и торопливо проезжали мимо. Дальше вытянутой моей руки мир был в тумане, запеленутый в дождь, он представлял собой море возможностей.

Хочешь – уйди, а хочешь – останься. Может, не такой уж я был эгоист. Разве не разбивались все мои «не хочу умирать» о любовь?

Я добежал до первого попавшегося ларька, оказался под жестяной крышей, в которую барабанил и барабанил бешеный дождь, и взял фалафель у приветливого араба.

– Погода на улице – кошмар, – сказал он, протягивая мне пластиковую тарелку с нутовыми шариками.

– Да ужас просто. А кофе есть?

– Хороший кофе. Сейчас сделаю.

Хотел я ему смерти? Не хотел.

– До вечера бы хоть прекратился.

– Вам тут хорошо, а мне сейчас обратно идти.

– Да заходи ты, у меня еще на одного места хватит, посидишь, поешь.

Внутри ларька было тесно, душно от влаги и вкусно пахло мясом и специями. Араба звали Сулим, и был он не араб вовсе, а азербайджанец, дочек у него, значит, три, и одна совсем от рук отбилась, учиться не хочет. Сулим все подливал мне кофе, а я говорил:

– Хорошие девочки. Хорошие.

Хотел я им смерти? Не хотел.

От картонного стаканчика шел пар, он грел мне нос. Я чуточку пообсох, хотел заплатить за бесчисленные повторы кофейка, но Сулим замахал руками.

– Что ты, забудь. В такую погоду человек человеку должен помогать.

Попал, бля, в самый нерв моего внутреннего монолога. Я аж опешил.

– А в другую? – спросил я.

– Ну, помогать лучше всегда, но в другую погоду я бы тебя поесть сюда не пустил, кофе бы тебе не наливал. Чего тебе в сухом-то на улице не постоять, и на что тебе кофе, если не простудишься? Грипп ходит, слышал?

– Только сегодня услышал. Болел.

Я быстро замахал руками.

– Не гриппом. Просто болел. От людей отвык.

Сулим засмеялся:

– Я уж понял. А то бы знал, небось, если тем гриппом. Осторожнее будь.

– Ага. Спасибо. Счастья тебе и всего хорошего. Чтоб дочка за ум взялась.

Расстались мы добрыми друзьями.

То и дело раздвигая бесконечную занавеску дождя, я почти вслепую добрался до телефона-автомата, поискал в кармане четвертак. На стекле кабинки подростки маркером написали «звезды гетто».

Я набрал номер Эдит.

– Привет. Извини, не хочу включать мобильный.

– Борис, – сказала она, вздохнув. В голосе ее слышалась легенькая тень облегчения, едва крылом коснулась и исчезла. – Все вокруг тебя ищут.

– Уж я надеюсь.

О моем маленьком гнезде никто не знал. На то оно и было тайное. Значит, тест-драйв пройден. Успешно я затаился.

– Где ты был?

– В гнезде. У меня было беспокойство, мне не хотелось в больницу.

– Ты мог умереть.

– Это вряд ли.

Такие у нас с Эдит всегда получались отмороженные разговоры, прелесть просто.

Я спросил:

– Мэрвин и Андрейка в порядке?

– Да. Я позвоню Мэрвину?

– Нет. Мне нужно с тобой поговорить. Очень.

– Тогда приезжай. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Оплатишь мне такси? А то у меня, кажется, бумажник промок.

– Хорошо. Я тебя жду.

Но мне повезло, купюрки оказались сухонькие. В такси я в основном спал, а когда просыпался, то думал, не расскажет ли Эдит все Мэрвину и остальным.

Если уж я собирался звонить Уолтеру (а этого я точно еще не знал), мне не нужны были всякие там Мэрвины, которые будут меня отговаривать. А как он вообще? Не чокнулся там?

Эдит стояла на крыльце, вокруг нее вился густой сигаретный дым, ее обрамляла яркая, влажная зелень сада.

– Борис, – сказала она, затушив сигарету, и вышла ко мне навстречу прямо под дождь.

Я обнял ее, и Эдит погладила меня по плечу.

– Борис, я очень волновалась.

– Я вижу.

– И говорю об этом совершенно серьезно, – продолжила Эдит, не обратив на мои слова ни малейшего внимания. – Более того, я догадываюсь, о чем ты хочешь поговорить.

– Правда?

– Я тоже смотрю новости.

Эдит привела меня в дом, и я с радостью увидел знакомую кухню, знакомую лестницу.

– Одетт тут?

– Нет, конечно.

– Стоило попытаться.

– Безусловно, стоило.

Я взял сигарету из пачки Эдит, закурил.

– Я сделаю чай, и пойдем в комнату, – сказала Эдит. – Ты мне все расскажешь. Борис, ты уверен, что тебе не нужна медицинская помощь?

– Уверен, правда-правда не нужна. Только твоя личная.

Эдит заварила чай с бергамотом и вручила мне серебряный поднос, явно проживающий в ее семье не первое столетие.

– В мою комнату. – Она махнула рукой.

– В твоего дворецкого стреляли, Эдит.

– Как в детективе.

В ее комнате мягко пахло кремом для рук и сухо – книгами. Черные шторы были задернуты, темноту располовинивала только крохотная щелочка между ними. Словно молния, расстегнувшаяся на трупном мешке.

Эдит щелкнула выключателем. Ой, вы знаете, этот электрический свет в пасмурный день, синоним уюта, победа над депрессией природы.

Чего хотелось? Как в старые добрые времена забраться на кровать с ногами и почитать. В этом доме всегда было так тихо и просторно, как в фильме.

Я умел тут успокоиться, приложиться лбом к какой-то вечной тишине склепа. Поставил, значит, поднос на тумбочку, и Эдит тут же взяла чашку.

Она сказала: