Итак, картина скарлатины в моём представлении написана в стиле художников импрессионистов, ближе всего к манере Claude Monet. Это требует рассмотрения её издалека: если уставиться в центр полотна, сработает тот самый эффект целостного восприятия импрессионистских картин, их загадочной дымчатости.
Рамка без излишеств, дабы не отвлекать ценного внимания глаз. Сделана из морёного дуба, тёмно-коричневая, чуть красна, с признаками благородной старины в виде лоснящихся потёртостей и многочисленных сколов и трещинок. Табличка из потемневшей бронзы гласит «Скарлатинозное утро. 20-е годы XX века». Автор неизвестен.
Видимо, безызвестный художник-импрессионист. А может быть, какой-нибудь ближайший родственник или сосед той девочки, что изображена на холсте. Сегодня она – моё впечатление от скарлатины.
Девочке года четыре. Она только что проснулась. Сидит на высокой кровати – настолько высокой, что нужна небольшая скамеечка, чтобы забраться на неё. И такая резная лавочка стоит подле кровати. Спинка кровати увенчана модными металлическими шарами. Среди огромных подушек, набитых пером галльских кур, почти затерялся любимый игрушечный заяц девочки. У него грустные глаза и опущены уши, он болеет на пару со своей хозяйкой и хранит жар ночной лихорадки. Девочка потягивается и зевает, широко открыв рот, так, что мазки кисти отметили пылающий зев и даже малиновый язычок. Стрижка у этой маленькой мадам короткая, в стиле модерн, тёмные волосы прилипли к испарине на лбу. На шее у неё повязан дорогой мамин шёлковый платочек: красный, с цветами жасмина. Тельце её до резинки рюшечных панталончиков усеяно мелкоточечной сыпью, придающей коже пестроту. И художник чётко это передал своими красками, равно как и то, что создаётся впечатление о горячести кожи. Складки подмышек особенно инъецированы сгущённостью элементов. А как сочетаются гиперемированные щёки с платком на шее, а бледный носогубный треугольник, хоть и не очень различим из-за зевоты – в тон с набивным жасминовым рисунком.
Над кроватью приколочен ковёр в колониальном стиле, на нём изображение: туземцы одной из тропических территорий Франции добывают огонь с помощью кремня. На их чёрных, как нефть, телах есть только два белых штриха – зубы и склеры глаз. Дело происходит на бордовом фоне заката. Часто девочка слышала истории об их жизни и мечтала о том, что, когда станет взрослой, обязательно будет путешествовать… Для неё эти чёрные пятна на ковре были совсем не страшны, а только интересны.
В глубине комнаты стоит большой круглый стол цвета охры, накрытый ажурной скатёркой. На столе девочку поджидает стакан с тёплым молоком и мёдом и бриош. На тот случай, если появится аппетит. Тут же склянка с современным аспирином и ещё какие-то снадобья, купленные в аптеке на углу после визита старого педиатра месье Пети. Это он определил скарлатину, прописал пилюли, диету и постель.
Маленькая вазочка с утренними майскими ландышами. «Для поднятия настроения», – так говорит мама. Она торгует ими на Монмартре. Эта прелесть тоже ютилась на столе.
Над столом небольшой фотопортрет, на оклеенной неброскими обоями стене. В багетной рамке совсем несовершенное по современным меркам чёрно-белое фото. Какой-то усатый улыбающийся мужчина в кожаном шлеме на фоне этажерных крыльев первых аэропланов. А ведь это отец девчушки. Герой Первой мировой.
Он был лётчиком и погиб, когда девочке был всего годик, а она его не помнит и знает о нём только по рассказам матери, которая часто плачет, глядя на портрет…
Ещё на стене висят ходики, они отсчитывают часы парижского утра. Уже половина одиннадцатого, и солнечные лучи заполняют комнату. Лучи играют в ландышевой вазочке, и тогда в комнате появляется множество солнечных зайчиков. В проёме окна далеко-далеко угадывается штрих пастушки облаков – Эйфелевой башни. Скоро придёт мама, она уже продала ландыши и толкается на базаре, покупая обеденную снедь. Вернувшись, мама будет жалеть и лечить свою дочурку, почитает ей книжку, и они лягут вместе в огромную кровать. От всего этого девочка обязательно выздоровеет. И скарлатина останется позади, в парижском детстве, но впечатление останется навсегда, на всю жизнь. Девочка поправится, вырастет, будет много путешествовать и напишет не одну книгу о дальних странах…
О цветовой похожести инфекционной картины и некоторой тождественности сюжетов читатель может вполне догадываться. Такое визионерство вызывает у меня скарлатина.
Подошёл черёд физиопульмонологии[80]
. Для меня это особенно интересно. Во время студенчества я живо интересовался этой проблемой, посещал научное общество и даже сделал один доклад по поводу изменений сурфактанта[81] у больных чахоткой. Честно признаюсь, что во мне ещё теплится желание заниматься туберкулёзом. Но, видимо, Бог меня отвёл…