Но в середине 40-х годов XX века произошла революция: человечество открыло антибиотики и шагнуло в, казалось бы, безоблачную эру. Первым палачом чахотки стал синтезированный в 1946 году стрептомицин[85]
, а потом реторты фармакологов родили изониазид[86] и рифампицин[87], а также другие топоры для чахоточной шеи. Чудо произошло. Туберкулёз почти победили и стали забывать о нём. Он оказался той красавицей в гробу, что ждала поцелуя разрухи. Туберкулёз пробудился в начале 90-х XX века в России. Сейчас мы – очевидцы эпидемии. А в мире ежегодно от туберкулёза умирают 2 миллиона человек. Несмотря на достижения лекарственного синтеза, голова чахотки выросла вновь. И она вышла на охоту, а жертв я лицезрею и в интернатуре…А как интересен туберкулёз с клинической точки зрения. Он предоставляет огромные возможности для полёта дифференциально-диагностической мысли, маскируясь под самые разнообразные заболевания. В этом его коварство. Он очень хитёр. Обилие его клинико-рентгенологических форм поражает своим размахом и даёт пищу для ума фтизиатра. Его специфические следы, оставляемые в организме в виде туберкулёзных гранулем, – произведения искусства. Они страшны и пёстры. Это приговор.
Множество копий было сломано, пока не изучили сложнейший и уникальный, на мой взгляд, патогенез этой болезни. Уложив учение в голове, получаешь карту действия этого врага в организме. Очень любопытно. Число учёных, занимавшихся этой проблемой, огромно. Многие их имена высечены золотом на стенах пантеона медицинской науки.
Кох и Гон; Пирке и Манту; Кальметт и Герен; Симон и Абрикосов; Кисель и многие-многие другие, вставшие на путь борьбы с этой инфекцией, знавшие её в лицо и не дрогнувшие при встрече с ней. Их дело и сегодня продолжают современные доктора, трудящиеся на ниве фтизиатрии. Что будет дальше, остаётся только гадать…
Три дня страна праздновала День защитника Отечества – теперь это выходной, как и Восьмое марта. Поздравляют почему-то всех мужчин. Меня от этого коробит, ибо я себя не считаю защитником Отечества. Если, не дай Бог, война случится – не пойду воевать. Я человек мирный. Моё место – у больничной койки, мои подвиги – рядом с больными детьми. А если учесть мизерные зарплаты врачей, это и социальный подвиг – работать за такие деньги. За Родину я не готов жизнь отдать. Увы, но я не патриот, а космополит, и жизнь моя намного ценнее всей этой псевдополитической ахинеи.
Война – это всегда страшно, из-за войн всегда страдает народ. А развязывает войны небольшая кучка правителей, которая ещё и устраивает себе пиры во время чумы и ни в чём себе не отказывает. И я ни за что не стану расхлёбывать чужие политические ошибки. Всегда можно договориться. Я считаю, что худой мир лучше хорошей войны. И повторяю: я не патриот и праздник этот не мой…
Продолжаю поездки в противотуберкулёзный диспансер. На дорогу уходит немного времени. Еду на троллейбусе почти до южной окраины города, а потом ещё пешком минут пятнадцать-двадцать. Корпуса лечебницы стоят в аккурат посреди огромного леса. Утром там поют птицы и пахнет хвоей. Летом же персонал даже грибы собирает вокруг отделений. Но опять же и комаров полно. Могучие деревья скрывают чахоточных больных от общества и лечат целебным воздухом. На деревьях живут белки: мы видели одну, с красивым дымчатым хвостом и бусинками глаз.
Однажды из детского отделения сбежал пациент из когорты асоциальных. Он ушёл в лес, где построил себе шалаш, да ещё и приручил стаю бродячих собак. Спал с ними, ел с ними. Так жил целый месяц, пока холодно не стало. Потом вернулся, а собаки так стаей и крутят по окрестностям. Вот какие байки хранят диспансер и лес. 84
Из двух китов микобактериозов[88]
– лепры[89] и туберкулёза – в моем проекте реинкарнаций подробно представлена чахотка. Поскольку цикл у меня фтизиопульмонологии и работаю я с этими больными.Однако и о лепре забывать не стоит. Ей ведь тоже много строк посвящено, много душ она искалечила. Кратко представлю своё видение проказы. Набросок на старом холсте камышовой бумаги. Краски и стиль – Поль Гоген. По одной из версий он тоже умер от лепры. Об этом хорошо написал Сомерсет Моэм в произведении «Луна и грош». На картине изображена таитянка, пожилая уже, в красном платке. Её лицо – facies lionica – лепрозный почерк. Сколько горя в её ослепших глазах! И руки её изуродованы проказой. Одета она в какую-то старую рубаху цвета индиго. Ей ничего не остаётся, как сидеть в тени пальм на лоне таитянской природы… Хотя лепру я видел только на картинках в учебниках кожных болезней.
С туберкулёзом другое дело. Таких больных сейчас много. Следовательно, полотно ассоциаций более объёмно. В стиле русских передвижников. Не в раме, а так, на мольберте, будто не закончено – не побеждён ещё туберкулёз.