Терракотовые дни

Дежурный опешил, русского он не знал, но по тону понял, что этот штатский не просто говорит, а приказывает. Он не знал, что делать с этой наглостью, пока Ланге не перевел это на немецкий, добавив от себя несколько фраз покрепче. На кого он злился — на Бойко или на дежурного, никто не понял.

Когда Зотов появился на пороге кабинета, Ланге и Бойко пили чай:

— А вот и Михаил Филиппыч… Присядь, чайку с нами попей. Чай налили ему в стакан. Кипяток уже изрядно остыл, но вместо сахарина полицая угостили настоящим рафинадом. Полицай сахар взял, но не бросил его в стакан, а бережно завернул в платочек:

— Для внучат…

— Ну что с тобой делать… — пробормотал Бойко и бросил в стакан с чаем таблетку сахарина. — Подсласти себе жизнь…

Когда стаканы опустели наполовину, Бойко опять заговорил.

— Филиппыч… Мы ведь к тебе по делу. Сейчас ты винтовочку оставь, сними повязку и домой сбегай. Щец похлебай, вздремни… А твоя хозяйка пусть тем временем на базар сходит, потолкается, посмотрит кто керосином торгует, почем он… И особенно присмотрится к тем, кто вчера керосин не продавал. Вернется — запишешь и дуй к нам. Уразумел?

* * *

Баба Марфа, жена полицая Зотова, писать не умела, зато считала хорошо: и в целых, и в дробях десятичных, и в обычных. В уме просчитывала сколько в рейхсмарке рублей, золота сусального, старых царских серебряных монет. Только интегралы и производные, пожалуй, не брала.

Стоило ей лишь раз пройти по ряду, она уже знала у кого керосин лучше и дешевле.

Цена на керосин кусалась, и баба Марфа у трех торгашей купила по чекушке керосина.

Уже к полудню перед Бойко лежала бумажка с ценами и пояснениями — на память бабка Марфа тоже не жаловалась.

Бойко углубился в чтение списка, черкая по ходу:

— Это дорого… Это дрянь наполовину с соляркой. Вот это может быть интересно… Этот наворовал в колхозах еще в советские времена. Это похоже еще на керосин дореволюционный, нобелевский… Кстати, вы можете отличить немецкий керосин от всех остальных? — спросил Бойко у Ланге.

— Нет…

— А я, выходит, могу. Ваш керосин качественней, чище и светлей… — затем он посмотрел на Ланге с прищуром. — Я, пожалуй, отлучусь, часа на два. К моему приходу соберите дежурную роту. Будем брать…

— А куда вы, если не секрет.

— Секрет… Увы, но секрет. Спекулянту, который торгует краденым керосином, я кое-чем обязан. В этот день я стану обязанным ему чуть больше.

— Но это же вор.

— Не-а, он спекулянт. Торговец, коммерсант, по-вашему…

* * *

А там, на станции, совсем рядом от того места, где недавно ополовинили цистерну, остановилось рядышком два состава.

Такие одинаковые и такие разные поезда — оба с немецкими локомотивами Борзига, каждый состав в десять вагонов, набитыми под завязку солдатами.

Только поезд, что шел на восток был набит солдатами необстрелянными, немецкими. Рвануть на запад собирался поезд с солдатами, для которых война уже закончилась — солдатами пленными.

Они стояли рядом — окно к окну, протяни руку и можно дотронуться. Но нет — напротив, долго пассажиры этих поездов старались делать вид, что никакого иного поезда рядом нет и быть не может.

Ничейная земля уменьшилась между двумя армии всего до полуметра, по ней, словно пограничники, ходили конвоиры, потупив взгляд в землю.

Но поезда стояли рядом долго. Слишком долго, чтобы продолжать делать вид будто ничего не происходит. Кто-то протянул руку, будто проверяя, не призрак ли это, не рассыплется ли он от прикосновенья. Но нет: вместо тумана рука коснулась руки. Пленный что-то сказал, по-своему, по-русски. Немец ответил на своем языке — сказал, что он не понял. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли друг друга без слов. Из вещмешка появилась буханка хлеба, на секунду она зависла над пропастью, над штыком конвоира и исчезла в вагоне с пленными.

И началось — сотни, а может, и тысячи людей что-то кричали друг другу, тянули руки.

— Halt! — кричали конвоиры.

— Не сметь! — орали невычищенные политруки и командиры.

Но тщетно — никто их не хотел слушать.

Конвоиры стреляли, но целили в воздух, а в голосе политруков звучала усталость и неуверенность — они тоже хотели есть.

И вот семафоры открылись. Оба поезда тронулись каждый в свою сторону, конвоиры спешно прыгали на подножки. Прошло несколько минут — и стало пусто, будто и не было никогда этих поездов.

Лишь между рельсами прыгали воробьи, собирали потерянные крошки. Жизнь продолжалась.

* * *

Получилось как-то спонтанно.

Будь у них времени побольше, Ланге и Бойко сыграли бы классическую до пошлости игру в доброго и злого.

Но сложилось иначе — к цеху подошли в сумерках. Шли не спеша, говорили о каких-то пустяках. Но из кустов к двери ангаров метнулась тень. Не сговариваясь, Ланге и Бойко помчались к цеху, за ними, ровно топоча сапогами, понеслась дежурная рота.

Перед ними пытались захлопнуть дверь, но Бойко вышиб ее плечом, кубарем вкатился в помещение. За ним влетел Ланге и несколько жандармов, остальные рванули окружать здание.

Кто-то из жандармов пустил в потолок очередь — для испуга. Но вряд ли кого-то испугал — грохота и так было предостаточно. Зато всех обсыпало сбитой штукатуркой.