Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи

Разочарование пришло позже, когда в Диснейленде появились реклама и спонсорское финансирование. Рекламу фургонов студии «Бикон» в Старом американском городке еще можно было вынести, но «Американский банк» в Стране фантазий — это уже святотатство. У меня было ощущение, что есть очень четкие правила касательно того, что можно и чего нельзя делать, и, когда во второй половине шестидесятых коммерциализация полностью захлестнула Диснейленд, я ощутил горькое разочарование. И все же для ребенка с безграничным воображением Диснейленд был чем-то реальным и конкретным, сделанным с любовью и настоящей страстью, а не просто ради денег.

Европа тоже была для меня своего рода Диснейлендом, только настоящим и еще более удивительным. Именно во время поездок по Европе я начал осознавать, что с Америкой далеко не все в порядке. Я был определенно против войны во Вьетнаме; расовое неравенство все еще оставалось в то время основной проблемой. Но одно дело критическое отношение к своей стране и совсем другое — необходимость выслушивать европейцев, поносящих Америку на чем свет стоит. Я приехал в Европу и обнаружил, что все эти европейцы абсолютно со мной согласны. Но все равно я постоянно защищал Америку: «Подождите-подождите, вы сейчас рассуждаете о моей стране». Я стал ловить себя на этом и понял: что-то здесь неправильно.

Я стал ощущать ответственность за то, что я американец, я понял, сколько вреда мы приносим, вмешиваясь везде где только можем. Даже когда Кеннеди выступил за создание Корпуса мира, с тем чтобы сделать мир лучше, мы продолжали творить черт знает что, врываясь в чужие миры и пытаясь насадить наши ценности, не имея ни малейшего представления об их собственных ценностях.

Будучи в Европе, я пытался установить связь с журналом «Прайвит ай»[77]. Техника, в которой они работали, вставляя в фотографии облачка с текстом, была взята из журнала «Хелп!», Харви был первым, кто стал ею пользоваться. Но толком у меня с ними ничего так и не получилось. Сейчас забывают, насколько враждебно англичане вели себя тогда по отношению к американцам. Помню, я как-то зашел в чайную Лайонза[78] и пытался что-то заказать: официанты не понимали, что я говорю, я не понимал, что они говорят, в итоге мне принесли совсем не то, что я заказывал. Американский акцент, мягко говоря, не сильно помогал. У меня появилась привычка прятаться, как только я слышал где-нибудь в автобусе громкую американскую речь: я пытался быть тихим американцем.

Я вышел на берег в Саутгемптоне и поехал на север в Лондон. После этого я отправился в Париж, затем поехал на юг через Испанию в Марокко, потом снова на север от Лазурного Берега в Италию, затем через Рим к южной оконечности полуострова, из Бриндизи я прибыл в Афины, оттуда на Родос, потом поехал в Измир и Стамбул, после чего снова вернулся в Париж и в конце концов отправился обратно в Нью-Йорк. У меня было ощущение, что после Диснейленда я попал в реальный мир, и он оказался гораздо интереснее и лучше, — и это я еще не все посмотрел. Я возвращался в Соединенные Штаты с большой неохотой, мне хотелось остаться в Европе, но я был довольно осторожным молодым человеком и решил — лучше я вернусь и удостоверюсь, что не обманывался в своих впечатлениях.

В Нью-Йорке я провел несколько месяцев на чердаке у Харви, выполняя сторонние заказы на картинки. Мне всегда нравились ткани, поэтому я накупил турецких ковров, небольшой молельный коврик, огромную шубу из лисьего меха, без рукавов и подкладки, и устроил у себя наверху между кондиционеров натуральную пещеру Али-Бабы. Потом я уехал в Лос-Анджелес и там тоже почти год зарабатывал рисунками. Кроме того, я иллюстрировал книги. Вместе с Джоэлом Сигелом[79] мы сделали книжку под названием «Люди с коктейлями». Посреди всего этого у меня появилась девушка — Гленис Робертс, англичанка. Она была корреспондентом лондонской «Ивнинг стандард» и писала для «Эл-Эй мэгэзин». В итоге она переехала ко мне, и я стал подрабатывать как фотограф для ее публикаций.