Террористка

— Патриотом и националистом у нас сейчас может себя называть только политический самоубийца или весельчак вроде Жириновского. Сожрут, смешают с грязью. И все это оттого, что народу нашему плевать на патриотизм. Националистическое самосознание, если так можно выразиться, только-только у него формируется. Ну, в Приднестровье или в Прибалтике, или в Средней Азии у русских этот процесс идет быстрее… — господин Сарычев хихикнул, — когда из князей в грязь, то головка шибче соображать начинает. Но туго, еще туго…

— Почему же, — возразил Дубцов, — патриотическое движение, если судить по газетам, набирает силу.

— Да? — иронично спросил Сарычев и застыл на секунду перед сидящим Дубцовым. — Вы верите газетам? Ну а если серьезно, то будущая Россия может быть какой угодно — республиканской, тоталитарной, царской, — это не важно. Все это форма. По сути это будет глубоко националистическое государство. Меня интересуют два момента. Первый — фактор времени. То есть когда мы перейдем Рубикон и сможем двигаться только в сторону национализма, а второй — кто будут те люди, что возглавят националистическое движение.

— На чем основано ваше убеждение?

— Все просто, как дважды два. Отбросив коммунистическую идеологию, мы не найдем иной, кроме как националистической. Иной в природе просто не существует. Одни коммунисты хотели всеобщего братства на основе пролетарского интернационализма. Коммунисты ушли, с ними постепенно уходит и бред об интернационализме. Любая нация, сильная или слабая, заботится в первую очередь о себе, что является признаком нормальности данной нации и ее вождей. По-другому в мире не бывает.

— Подождите, а модель, которую отрабатывают наши либералы и демократы?

— Совершенно неработоспособная модель. Если вначале идет национализм и на его базе создается сильное государство, способное защитить своих граждан и их интересы, тогда, пожалуйста, либеральничайте сколько угодно. Да, в нынешней Германии защищают права иностранных рабочих, в меру конечно, но почему это делают? Иностранные рабочие выгодны Германии. А если бы они представляли угрозу национальным интересам страны, то вылетели бы за ее пределы в одну неделю без всякого выходного пособия. А у нас, как всегда, решили поставить телегу поперед лошади. Сначала либерализм, а потом все остальное. Однако, те, кто у нас сейчас у власти, во всяком случае многие из них, понимают, что без националистической идеологии обществу не выжить.

— Как же они выберутся из подобной ситуации?

— В том-то и дело, что никак не выберутся. Должны прийти другие люди.

— Макашов, например?

— Что вы, что вы, — замахал руками Сарычев.

— Вы полагаете…

— Я не полагаю, — почти наставительно прервал Сарычев, — я просто абсолютно уверен, что из нынешних патриотов к власти не придет никто.

— В таком случае, господин Сарычев, вы ждете, когда вам расчистят дорогу?

— Не мне. Я лидером не являюсь. Я жду, когда расчистят дорогу кому-то другому или другим, а вот тогда я к ним и присоединюсь.

— А если не возьмут в компанию?

— На то я и политик, чтоб не проглядеть свой звездный час, — засмеялся Сарычев.

— Что будет потом?

— Потом?

Говоривший до этого почти механически, заученными предложениями, Сарычев вдруг пришел почти в неистовое расположение духа. Восстановившись после контактов с французом, он, наконец, показал свой истинный темперамент.

— Потом! — зарычал он. — Мы должны совершить рывок во всех областях жизни. Мы должны обеспечить нормальные условия жизни нашим бабам, и пусть больше рожают русоволосых и синеглазых. У нас великие территории, огромные природные богатства, безумное количество талантливых ученых, конструкторов и инженеров. Мы должны прорваться к новым технологиям, мы должны задавить Запад и Восток их же оружием — великолепной техникой и дисциплиной труда… И никаких войн! Пусть все живут, как хотят. Отгородиться к чертовой матери от всех бывших братьев железным занавесом…

Лицо Сарычева пошло пятнами. Он вцепился в свой ремень с таким напряжением, словно боялся, что его от него оторвут. Бегать по комнате он перестал, но в небольших его глазах заблестели сумасшедшие огоньки.

«Он действительно политик, — подумал Дубцов, — он может увлекать за собой людей».

— Что бы вы мне ни говорили здесь, господин Сарычев, — поднялся со своего места Дубцов, — вы человек глубоко идейный. Стало быть, по вашим словам, вам ничего не светит, коль побеждают в политической борьбе одни негодяи.

— Одно другому не противоречит, — сказал уже тихо Сарычев, — великий политик должен быть негодяем, но негодяем бесконечно убежденным в правоте своего дела. Вот такое редкое сочетание, господин Дубцов.

— Можно один вопрос на прощание?

— Ради Бога.

— Почему вы были так откровенны со мной?

— Во-первых, с чего вы взяли, что я был откровенен с вами, а во-вторых, ни одной военной тайны я вам не выдал. Вы думаете, я один такой? Черта с два! Я же вам говорю: лед скоро тронется, и вы не узнаете Россию.

— Спасибо за беседу.

— А как насчет денег на нужды нашей партии? — горячая рука политика легла на плечо Дубцова.