Терроризм в Российской Империи: Краткий курс

Учение Гоца было, вероятно, типичным для ребенка из еврейской московской семьи, постепенно выбивавшейся в люди. Вслед за хедером должно было последовать русское училище или гимназия. Значит, надо было учить русскую грамоту. Для этой нелегкой задачи был нанят учитель, местечковый «эпикуреец», приехавший в Москву в надежде самому подучиться и поступить в университет. Пока же он жил по добытому им ремесленному свидетельству и зарабатывал на жизнь уроками, совершенствуясь вместе со своими учениками. «Начатки грамоты» он преподавал на «еврейском жаргоне». В результате русский язык получался довольно своеобразный. На память об учителе в речи Гоца надолго остались обороты, вроде «ув поле», «из лошадью» и т. п. Понаторев в гимназических предметах, учитель уже был как будто сам готов к вступительным испытаниям, однако тяжелые условия существования и перегрузки, которым он себя подвергал, рано свели его в могилу.

А его ученик продолжал двигаться по намеченному пути, чтобы поступить в гимназию и реализовать мечту «всякого мало-мальски состоятельного отца-еврея. Или много-много денег, или ученая степень, – вот альтернатива, поставленная современной жизнью, как, впрочем, и много уже веков, для еврея, желающего выйти из состояния пария…»

Чувствовал ли себя Гоц «парием»? Безусловно. Хотя положение сынка богатого еврейского купца (а таковым он стал уже в то время, когда учился в начальных классах Петропавловского училища) избавляло от многого, но тем не менее и в зрелые годы Гоц не мог забыть издевательств классного надзирателя, не спускавшего мальчику из религиозной семьи отсутствия в классе по субботам: «Прямо насмехаться над жидами он не мог, для этого наша школа была чересчур благообразна… Зато он крайне ехидно вычислял, сколько дней я отдыхаю, насколько пользуюсь работой товарищей и пр. За малейшую провинность он больно бил по пальцам линейкой».

Целью оставалась все-таки гимназия. Отец стремился перевести Михаила из училища в гимназию и отдал его на лето 1877 года в своеобразную домашнюю школу Зусмана Марека. Марек был ивритским поэтом, но на жизнь зарабатывал, конечно, не стихами, а репетиторством и содействием в устройстве еврейских детей в гимназию. Он был знатоком различных уловок (вполне, впрочем, невинных), позволявших его ученикам преодолевать препоны при поступлении. Летние занятия не прошли даром, и Михаил был принят в гимназию.

Однако занятия с Мареком имели следствием не только поступление в гимназию: «Другое, чему я научился от Марека, – вспоминал Гоц, – была его страстная преданность еврейскому народу. Раньше мало кто обращал мое внимание в эту сторону. Дома у меня никто никакими принципиальными вопросами не задавался: к христианам в общем относились полупрезрительно, как к низшим; евреев считали обиженными, но все усилия направляли к тому, чтоб выбиться из бедности, добыть деньги, легко уравнивающие всякие права и заглаживающие обиды… Марек как-то бессознательно умел поставить этот тяжелый вопрос на настоящую почву.

С одной стороны, он был достаточно развит, чтобы обнять в идее всю униженную еврейскую нацию с ее кровавым и славным историческим прошлым, с другой – он слишком страдал, чтоб не выдвигать постоянно на первый план несчастную еврейскую массу, задавленную нищетой и невежеством в глухих еврейских местечках.

О еврейском вопросе мы беседовали с Мареком уже после, когда я был в гимназии, так как я охотно поддерживал с ним знакомство. Его беседы научили меня расчленить понятие о еврейской нации, полюбить в ней не великолепную еврейскую буржуазию с фабриками, банками и любовницами».

Поездка на каникулах с дедом в Старую Руссу завершилась посещением родных мест – Шауляя или, по-старому, Шавлей. До этого, не считая едва ли младенчества, Михаил никогда не бывал в Черте еврейской оседлости.

«На обратном пути мы посетили наш родной город – Шавли – и недели две пожили в нем. Жизнь в этом чисто еврейском городке более рельефно напомнила мне о том, что я – еврей, и это в связи с влиянием старика Марека заставило меня сильнее заинтересоваться еврейством. В последующие два года я стал мало-помалу пламенным юдофилом».

«Увлечение еврейством» началось у Гоца в годы общественного подъема после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Неполадки в снабжении и руководстве армии, дипломатическое поражение на Берлинском конгрессе, в значительной степени девальвировавшее победу в войне, вызвало в обществе недовольство властью, оказавшейся далеко не столь могущественной, как казалось. К тому же революционеры-народники, занимавшиеся ранее «мирной» пропагандой, начали переходить к террору, совершив несколько дерзких покушений на правительственных чиновников различного уровня. Террористов, как правило, не удавалось схватить, а Вера Засулич, и не стремившаяся скрыться с места преступления, была оправдана судом присяжных под аплодисменты публики.

«Общее возбуждение, охватившее русское общество после турецкой войны, отразилось и на еврейской его части.