Терроризм в Российской Империи: Краткий курс

Заговорили о скором и благоприятном решении еврейского вопроса, появились два русско-еврейских органа (“Русский Еврей” и “Рассвет”). Я начал внимательно следить за ними, прочел и старую “Еврейскую Библиотеку” Ландау^[73], и рассказы Францоза^[74] и др. Многое было мне непонятно, многое скучно, но в общем все-таки горячая (хотя и узкая, но тогда я на это не мог обратить внимание) проповедь во имя интересов униженных и обиженных произвела на меня глубокое впечатление. Каждый новый номер я ждал как манны небесной, и до сих пор я очень доволен тогдашним увлечением. В то время как большинство товарищей были погружены еще в совершенно детские понятия, я уже начал развивать свою мысль, хотя и в узкой сфере, но все же на общественных отношениях, я научался владеть орудием критики, начал воспринимать в свою душу “святое недовольство”… От газет я перешел к еврейской истории, и повесть об ужасных страданиях евреев в Испании произвела на меня потрясающее впечатление».

Однако это «увлечение еврейством» оказалось преходящим:

«Никогда в зрелом возрасте я не был поклонником еврейской нации. Пережитое в раннем возрасте увлечение национализмом быстро сошло с меня, как только я познакомился с корифеями нашей литературы, введшими меня в широкую среду общерусских интересов».

«Наша литература» для Гоца, понятно, русская. Белинский, Тургенев, Писарев и т. д. – в общем, традиционный список авторов, чтение произведений которых формировало мировоззрение части молодежи 1870–1880-х годов. Для большинства литературные увлечения остались лишь увлечениями, а их оппозиционность не распространялась дальше вольнодумных разговоров со знакомыми и родственниками за чашкой чая. Для меньшинства идеи, высказанные Герценом или Лавровым, стали практическим руководством. Гоц был среди них. Идеи революционного народничества находили в 1870-е, но особенно в 1880-е годы все больше адептов среди еврейской молодежи. Участие евреев в российском революционном движении начинает расти в геометрической прогрессии^[75].

Самый урбанизированный и поголовно грамотный народ империи, ограниченный в праве выбора места жительства, профессии, получении образования за то, что молился «не тому» Богу, с «естественноисторической» неизбежностью должен был породить людей, которые сделают борьбу против существующей власти целью своей жизни.

Мальчики, выросшие нередко в традиционной еврейской среде, оказавшись в русской гимназии, а затем в русском (иногда заграничном) университете, впитывали революционные идеи быстрее, чем кто-либо другой.

Они могли их воспринять не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне. Еврейские юноши становились русскими революционерами.

Это сопровождалось, как правило, отходом от еврейства. Или начиналось с этого. Михаил Гоц не был исключением.

«Как и всегда бывает, первые попытки самостоятельности проявились в области традиционной веры. У меня лично к этому уже давно подготовлялась почва. Целый ряд отрицаний в сфере мелких обрядностей был фатально вызван моим положением между двумя стульями: постоянное пребывание в среде русских приводило к пренебрежению буквой еврейских обычаев, которые один за другим теряли в моих глазах всякий смысл, никто не поддерживал их авторитета, я даже мог наблюдать, как под влиянием житейских нужд отступал от них такой строго-религиозный человек, как мой отец; в том же направлении действовала и вся окружающая меня жизнь, особенно в школе; никакой поддержки им не оказывала, конечно, и вся восхищавшая меня литература, в которой все любимые герои, начиная от Валентина Гилуа и кончая Рудиным^[76], были людьми совсем иного покроя; даже русско-еврейские издания совершенно обходили вопрос этот. Но, с другой стороны, и христианские идеи встретили во мне слишком укоренившееся с самого детства предубеждение; увлечься ими было <более> чем трудно, тем паче что и их защитников, и их пропагаторов я нигде не встречал. Раз начавшееся на этой почве отрицание быстро уничтожало всякие традиционные религиозные идеи».

Тем не менее само по себе чтение критической по отношению к существовавшему порядку литературы не сделало Гоца революционером. По крайней мере сразу. 15-летнего Гоца потрясло убийство народовольцами императора Александра II 1 марта 1881 года.

«Я был глубоко возмущен этим убийством, ненавидел убийц, жалел покойного царя как освободителя крестьян и славян.

Мало до того времени затрагиваемая и мало получавшая пищи лояльность моя сильно разогрелась самим фактом ужасной и мученической и, как я был убежден, несправедливой смерти. Я искреннейшим образом оплакивал убитого, с благоговением носил по нему траур и с горячей преданностью направился в синагогу присягать новому царю. Речь раввина Минора, произнесенная в торжественной обстановке, в зале, изукрашенном тропическими цветами, после печального пения панихиды произвела на меня сильное впечатление. Я с любовью присягал, обещая в душе служить царю, как преданнейший гражданин».