Тетрадь кенгуру

Баркас был примерно восемь метров в длину. На носу и корме – по высокой мачте, правда без парусов. Между мачтами натянута обвитая электрическим проводом веревка. Похоже, раньше, до того как суденышко переделали в паром, его использовали для ловли каракатицы. Посреди палубы крытая рубка. Внутри лестница в грузовое помещение. Стараясь не напрягать мышцы живота, чтобы не давили на мочевой пузырь, я громко крикнул:

– Эй! Есть тут кто?

Усиленный арочным сводом, голос отлетел от потолка гулким эхом, отражаясь от стен, раскололся на бессмысленные звуки и трансформировался в протяжный вой, не уступающий тому, что издает тибетский дунгчен[3].

Баркас плыл по течению, весло тихо поскрипывало. Мы оставляли позади выступы и каменные лестницы с перилами, к которым можно было причалить, но баркас не приближался к ним, будто удерживаемый враждебным чувством.

По пути попалась одна табличка, надпись на которой мне удалось разобрать, потому что она оказалась прямо под лампой освещения и иероглифы на ней были простые.

«Миккадо»… Что-то шевельнулось в моей памяти.

«В это время человек сидел на втором этаже „Миккадо“ и смаковал шоколадное парфе».

Точно! С этой фразы начинается триллер, который произвел на меня глубокое впечатление. Роман называется «Взрыв в „Дайкокуя“»[4].

Года четыре назад мне прислали посылку с тремя отцовскими книгами, оставшимися после его смерти. Одна из них и была «Взрыв в „Дайкокуя“». Две остальные – руководства по проведению фармакологических экспериментов с органическими и неорганическими веществами. Специализированные справочники, которые обыкновенный человек читать не станет, если только не собирается кого-нибудь отравить. От нечего делать я прочитал «Взрыв» три раза.

У меня не было никаких обязательств перед умершим отцом. Родители давно разошлись, мать умерла пятью годами раньше. Кто послал мне вещи отца, с какой целью и каковы были намерения отправителя – не знаю. Как бы то ни было, наследство есть наследство. Не мог же я выбросить книги в мусорное ведро. Листая страницы, я заметил отметки, оставленные отцом, и не мог оторваться от книги.

Первая половина представляла собой совершенно нелепую, банальную приключенческую историю. Но во второй части я обнаружил комментарий под заголовком «Поэт-шартрез», написанный другом писателя. Этот текст сыграл роль в процессе доказательства невиновности Летуна-Полосатика. Мне кажется, есть основания подозревать, что автор романа и его близкий друг, автор комментария, – на самом деле одно и то же лицо. Отец был так уверен в этом, что сделал пометку в книге (и я с ним полностью согласен).

В своей книжке Летун-Полосатик предупреждает о взрыве, готовящемся по тщательно разработанному плану. В то время сеть «Дайкокуя» была в центре внимания Кабутотё[5], поскольку считалась звездой среди универмагов новой волны, активно теснивших давно признанные, старые торговые фирмы. Естественно, книга, в которой фигурировала реально существующая скандально известная компания, сразу стала бестселлером. Конечно, это всего лишь книга; на самом деле никакого взрыва не произошло. Однако придуманная автором шутка неожиданно оказалась связана с подлинным событием, когда другой любитель пошутить бросил в канал водонепроницаемую петарду с часовым механизмом, который сработал и вызвал взрыв (тогда этот канал еще не убрали под землю, он использовался для транспортировки пиломатериалов на склады в Киба[6]).

Газеты и радио в открытую называли Летуна-Полосатика преступником, ходили слухи, что полиция тоже; правда, она в отличие от журналистов действовала скрытно – начала под него копать. Одна из причин подозрительного отношения к писателю состояла в том, что Летун-Полосатик часто заглядывал в «Миккадо», располагавшееся по соседству с «Дайкокуя». Но автор «Поэта-шартреза» весьма убедительно доказывал: писатель совершал поступки, схожие с линией поведения его главного героя, поскольку на собственном опыте хотел добиться, чтобы история выглядела достоверно, а вовсе не действовал как злоумышленник, заранее изучающий место будущего преступления. Тем не менее мой отец поставил на этой странице красным фломастером вопросительный знак и мелко написал карандашом:

«Преступника всегда тянет на место преступления».

Разумеется, защита «поэта-шартреза», на которую поднялся его близкий друг, не ограничилась только этим первым шагом. Все, кто хотя бы раз видел улыбку поэта, в которой сквозила едва заметная грусть, были убеждены в его добрых намерениях. Его взгляд, озаренный чистым непорочным светом, напоминающим брызги души, голос, действующий как бальзам, смягчающий уколы, которые преподносит людям жизнь, естественным образом притягивали к нему и мужчин, и женщин.

Кое-кто ставил ему в упрек, что он готов волочиться за каждой юбкой, однако девушки сами добивались сближения с ним и не скрывали этого, было бы неправильно его осуждать.