The Company I Keep

С пополнением штата продавцов моя мама была занята как никогда. Теперь, помимо того что она работала за собственным прилавком в "Доме пепельных блондинок", она каждый день лично проверяла каждую из своих продавщиц, чтобы убедиться, что они продают так, как хотела бы моя мама. Она не только контролировала, но и часто сама демонстрировала свою продукцию. По ее подсчетам, каждый день она преображала пятьдесят лиц.

Это было начало. Но она хотела большего.

 

ВТОРОЕ СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ

Чтобы расширить клиентскую базу, моя мама прибегла к еще одному секретному оружию.

Она любила повторять, что во времена, предшествовавшие телевизионной массовой рекламе, существовало три способа быстро донести сообщение до широкой аудитории. Большинство людей могли назвать два: телефон и телеграф. Моя мама инстинктивно использовала третий: Tell-A-Woman.

Реклама из уст в уста была недорогой и эффективной, и сайт стал основой ее стратегии построения бизнеса. "Женщины рассказывали женщинам. Они продавали мой крем еще до того, как попадали в мой салон", - вспоминает моя мама. "Tell-A-Woman" положила начало косметике Estée Lauder".

Если Tell-A-Woman была оружием, то моя мама была мультипликатором силы в одном лице.

Моя мама не останавливалась ни перед чем, чтобы рассказать каждой женщине о своей продукции, чтобы та рассказала еще большему количеству женщин. От нее никто не уходил. Она останавливала незнакомцев на улице и в поездах, чтобы дать им советы по красоте. Известно, что она прервала колокольный звон сестры Армии спасения, чтобы объяснить ей, как сделать кожу более свежей на вид и на ощупь. "Нет оправдания неопрятному виду", - наставляла она. Одна знакомая тех лет вспоминала, как моя мама подходила к незнакомой девушке, оценивала ее макияж и рассказывала, как его исправить. "В итоге она продавала косметику на 40 долларов".

Короткий отпуск на Лонг-Айленде познакомил ее с новой аудиторией. Тогда, как и сейчас, Лонг-Айленд был излюбленным местом отдыха ньюйоркцев, а множество курортов обслуживали весь спектр отдыхающих, от рабочего класса до обеспеченных людей. Моя мать была нацелена на последних. "В последующие несколько лет я проводила несколько недель в одиночестве в отеле "Лидо Бич" или "Гранд Отеле" во время так называемых рабочих отпусков", - писала она. "Многие женщины собирались вместе и просили меня научить их уходу за кожей и косметике. Владельцы отелей были рады такому развлечению. Это ничего им не стоило, и мои услуги принимались с большим энтузиазмом, чем услуги артиста. Женщины хотели учиться, а не смеяться над глупыми шутками. Это было весело для них и выгодно для меня".

Одно лето за другим моя мама "проталкивала себя", как она выражалась, "расхваливая кремы, гримируя женщин, продавая красоту". Зимой она навещала своих клиентов у них дома. В преддверии вечеринки Tupperware она приглашала своих хозяек поиграть в бридж и сделать массаж лица между партиями. Одна из ее клиенток с Лонг-Айленда рассказала об этом своей сестре, которая жила в Филадельфии. Вскоре моя мама стала регулярно ездить в Пенсильванию.

Жители Нью-Йорка, у которых еще оставались деньги, проводили зиму в Майами-Бич, который в 1930-е годы был воплощением элегантности. Моя мама начала ездить за ними на юг, чтобы продавать косметику, когда мне было три года. В тот первый год она отправилась туда в начале февраля и пробыла там до середины апреля. На следующий год она взяла меня с собой и оставила отца в Нью-Йорке.

 

НАША ЖИЗНЬ ВО ФЛОРИДЕ

Для моей мамы поездка во Флориду не была рабочим отпуском. Это была работа, работа, работа и никакого отпуска, нервная игра ее времени и с трудом заработанных денег. В то время как мой отец искал возможности заняться бизнесом, мама считала, что содержать себя и меня должна только она. Никакой подстраховки не было. И теперь, помимо общения с потенциальными клиентами, она должна была присматривать за мной.

Путешествие на поезде из Нью-Йорка в Майами заняло два дня. Для меня это было приключением. Для моей мамы это был кошмар. В поезде были мягкие пульмановские спальные места, но, чтобы сэкономить, мы ехали в вагоне. Как писала мама в письме к отцу, "люди разговаривают, свет горит все часы, как же можно спать?". Я настаивал на том, чтобы есть в вагоне-ресторане, потому что, по словам мамы, "Леонард сказал, что папа хочет, чтобы он ел в поезде с едой". Это означало, что придется платить за обслуживание стола и чаевые из тщательно припрятанной наличности.

(В последующих поездках мы устраивали пикники на своих местах. Стюард спускался по проходу с корзинкой, в которой лежали сэндвичи, конфеты и жевательная резинка: сэндвич с ростбифом или ветчиной и сыром стоил 50 центов, одна ветчина - 35 центов).