The Fallout (ЛП)

Рон движется неуклюже, будто в его теле слишком много выпирающих под странными углами костей, мешающих надеть кроссовки. Он был таким в детстве: словно не понимал тогда, что ему делать со всеми этими длинными конечностями. Но потом Рон вырос, и всё пришло в норму. Назвать его изящным было сложно, но он полностью управлял своим телом и силой. Если только не был голоден — вот тогда могло случиться всякое.

Гермионе кажется, что дело в обезболивающих зельях, а может, в статичности его положения во время… отсутствия. Она едва не наклоняется, чтобы помочь, но знает: друг тут же взорвется, если она только на это осмелится. У него никогда не получалось контролировать собственный темперамент.

— Ты же знаешь: ты не обязан возвращаться, — тихо, почти шёпотом, напоминает Гермиона.

— Я не собираюсь лежать здесь и дальше, — резко откликается Рон, завязывая шнурки.

— Упрямец, наша порода, — Артур растягивает губы в подобие улыбки, и Молли машет рукой, пока он подтягивает её к себе поближе.

Артур и сам совсем недавно вышел из больницы. Несколько перенесённых Круциатусов и новости о сыновьях подкосили его тело и разум. Последствия пыточных заклинаний были почти что необратимы, но едва только тело пришло в норму, как вернулся и рассудок. Его семья в нём нуждалась, эти люди были для него важнее всего.

Гермиона навестила мистера Уизли лишь однажды: она тихо стояла возле его койки, глядя на поломанное тело и остекленевшие глаза. Через пятнадцать минут Артур начал биться в конвульсиях, словно в припадке. «Последствия заклятия, — пояснил тогда целитель, вытащивший её из комнаты. — Это случается каждый раз, когда он очень старается пошевелиться. По крайней мере мы знаем, что он здесь». А потом целитель улыбнулся, будто это было чем-то хорошим.

Судороги время от времени повторялись, но они не могли остановить Артура в его желании вернуться на войну. Ничто не могло помешать никому из них — ведь они просто не представляли, чем заняться, помимо сражений. Кроме Джорджа. Гермиона не видела его с самой битвы. Ей казалось, что половина души друга умерла вместе с Фредом. И раз никто из них не был прежним, она опасалась, что и Джордж уже не вернётся из той темноты, что заполнила пустоту у него внутри.

Иногда Гермиона забывает, что надо не думать, и тогда ей кажется, что внутренности рассекает какое-то лезвие. В животе расползается жжение, а грудь пронзает острая боль, от которой она не может пошевелиться. Гермиона знает только то, что скучает и что ей очень жаль. Она полна сожалений потому, что жива, а они погибли, потому, что не смогла их спасти. Иногда, лёжа в темноте своей кровати, она жалеет, что не умерла. Она вовсе не планирует самоубийство, но шёпотом разговаривает с погибшими. «Вы вернётесь, и я смогу уйти? Мне не нравится здесь без вас», — ведь если бы Гермиона только могла, она бы отдала свою жизнь в обмен на их воскрешение. Она понимает, что и в этом случае не сможет быть с ними, но по крайней мере, она будет знать, что они живы и, может быть, счастливы.

А потом в Гермионе просыпается эгоизм, и она задаётся вопросом, а так ли она благодарна? Она хочет выиграть эту войну для них, и ей нужно вершить великие дела. Это не должно быть бессмысленно. Она не может потратить это впустую. Ведь в таком случае всё окажется зря. Они все умерли зря. И Гермиона думает: «Я выйду сегодня и улыбнусь. Сделаю то, чего никогда прежде не делала. Буду смеяться, любить, жить и стану счастливой. Потому что я жива». Но иногда Гермиона об этом забывает: она так скучает, и временами тоска и чувство вины затмевают собой всё остальное. В такие дни Драко задвигает сахарницу слишком далеко, она не может её достать и злится. Гермиона потеет, спотыкается, Гарри смеётся утром над её прической. Она сердится из-за глупостей, которые в обычные дни не имеют значения. Но Гермиона забывает, что надо быть счастливой и благодарной, и от этого её тоже переполняют сожаления.

— Куда мы идём? — спрашивает Рон, поднимаясь.

— В Малфой-мэнор, — отвечает Гарри и усмехается, когда друг кривится.

— Какого чёрта мы там забыли?

— Дружище, это наш новый штаб.

Они выходят из палаты, Джинни закидывает руку на плечо Гермионы, и та обнимает её в ответ. Подруга корчит гримасу и улыбается так, будто считает Гермиону немного странной. Но это же Джинни. И Гермиона видит её насквозь: замечает, как она сжимает губы, как крепко, до хруста костей, стискивает её запястье. Они обе хохочут, и на одну секунду Гермиона забывает обо всех своих сожалениях.

День: 1479; Время: 11

— Они озверели, — выдыхает Гермиона и утирает пот со лба.

— Они ненормальные. Жаждут крови. Я никогда не видел их такими во время сражения. Им же плевать на всё, — Гарольд задыхается и прижимается к стене рядом с ней.