The Fallout (ЛП)

Она не знает, как Пожиратели узнали о монетах. Не представляет, как одну из них активировали и вызвали подмогу. Как и сказал Драко — они засветились. В их рядах есть предатель, и единственное, в чём Гермиона уверена, — это не Гарри. И Гарри, руководитель этой операции, явно не выдавал информацию — по крайней мере, корректную — что бы с ним там ни делали эти полчаса.

— Ты врёшь, — это срывается с её языка прежде, чем она отдаёт себе отчёт в происходящем: гнев динамитом разносит её страх и усталость.

Драко шипит сбоку, а в следующую секунду что-то вдавливает Гермиону в стену так, что голова с треском врезается в кладку, а ноги царапают пол. Волна разрывающей боли растекается от плеч по телу, от удара воздух вылетает из лёгких, с трудом вздохнув, Гермиона коротко вскрикивает. Невидимая сила сжимает её горло, девушка слева перестаёт плакать, и слышится тяжёлое бряцанье цепей Драко. Оно сопровождается лязгом её собственных — она пытается дотянуться до горла, сдирая металлом кожу с запястий. Кровь толчками пульсирует в черепной коробке и под кожей лица, Гермиона совсем не может дышать.

Она упирается ногами в стену, хватается за цепи и подтягивается, приподнимаясь. Прижимает подошвы к кладке и старается вскарабкаться наверх, используя эту хлипкую опору и оставшуюся в руках силу. Перед глазами расползаются чёрные нити, словно паук плетёт паутину. Ноги скользят по влажным камням, она делает ещё одну попытку толкнуться вверх, будто, подтянувшись, сможет добраться до кислорода.

Она слышит крики, сначала Малфоя, а потом и той девушки, но они звучат в отдалении, являясь сейчас для неё чем-то вторичным. Смех носится по темнице эхом, но вот хохот превращается в гневно гремящий голос. Сила пережимает трахею крепче, жестоко перекрывая малейшие возможности для продолжения жизни. Гермиона не боится. Наоборот, она безрассудна в своей ярости, её трясёт от бешенства. Она слишком устала бояться. Если война заберёт её прямо здесь и сейчас, с помощью этого труса, который только и может, что пользоваться её беззащитностью, она не будет бояться. Не доставит ему такого удовольствия. Гермиона слишком зла на него, на жизнь, на себя, чтобы поддаться этой болезненной удушающей панике.

Она с трудом моргает, стараясь сфокусироваться, словно хочет, чтобы тело выжало кислород из крови. Боль в лёгких оборачивается настоящим огнём, инстинкты отчаянно вопят: вздохни или умри, и… и всё заканчивается.

Гермиона делает резкий вдох, кашляя и давясь, её ноги отлепляются от стены. Ещё один вдох, ещё один, ещё: кислород так сладок, но его по-прежнему слишком мало. Снова, снова и снова, пока Гермиону не начинает вести от его переизбытка сильнее, чем от недостатка.

Горячие злые слёзы стекают по щекам, она разжимает ладони и обвисает на цепях, дёргаясь так, что огонь охватывает всё тело. Гермиона встречается взглядом с маниакально блестящими глазами на другом конце комнаты, видит широкую улыбку, самодовольную позу.

— Врун, врун, врун, — беснуется она.

— Грейнджер!

Её обрывает Драко, в чьём голосе столько злости, что она не сразу его узнаёт.

— О, как же здорово будет сломать тебя, — ярость бурлит в Пожирателе; сделав три шага вперёд, он замирает.

— Тебе придётся сначала меня убить, — огрызается Гермиона. Сплевывает кровь и чувствует, как та стекает по подбородку.

— Мне? Думаю, я удостою этой чести кое-кого другого, — он поворачивается налево так, что его мантия вздымается. Гермиона чувствует холод в животе и давится воздухом, когда из темноты появляется новая фигура.

Но на неё смотрят глаза не Гарри, не его руки стискивают свёрнутый кнут, не его ноги несут его к ней. Это вовсе не Гарри. Блеск его глаз, бесстрастное выражение лица, присутствие здесь в подобных обстоятельствах говорят Гермионе всё, что требовалось знать.

— Чёрт, — выдыхает Драко, но она не может отвести глаза, чтобы посмотреть на него.

Нет, нет, нет.

Гнев в ней то уменьшается, давая возможность подготовиться к тому, что сейчас произойдёт, то разбухает из-за того, что сделали Пожиратели. Ей хочется плакать и кого-нибудь придушить. Хочется обнять Гарри, ведь она знает: если они спасутся, если выберется Гарри, он себя не простит. Ей хочется кричать на него за недостаточность сопротивления. Конечно, даже будучи под таким заклятием, Гарри её не убьёт. Разумеется, это самая большая несправедливость, которая могла с ними случится, которую с ними могли сотворить.

Потому что когда она думала о своей возможной смерти в скудно освещённой, лишённой солнечного света комнате, такое не приходило ей в голову. В её мыслях была молниеносность, пытки, изнасилование, собственные кишки, вываливающиеся из ран. Но происходящее сейчас находится за гранью её представлений о жестокости, и она не могла такого вообразить, когда готовилась к своей кончине.

Лучше бы они резали её на мелкие кусочки. Она бы могла умереть, зная, что за лицом друга скрывается разум врага, но она не может умереть, понимая, что Гарри придётся с этим жить.